Диего Марадона - Я - Эль Диего
Тот матч против Германии был настоящим фарсом. С самого начала. Неуважение к гимну Аргентины, которое впоследствии переросло в ненависть, когда на гигантском экране появилась моя физиономия. И я сказал, обращаясь ко всем, сказал так, чтобы меня поняли на любом языке: «Сукины дети, сукины дети». Я не стал кричать во весь голос, я произнес эти слова так, как если бы я говорил их на ухо каждому из моих ненавистников. Один на один. Я был готов драться со всеми вокруг, с кем придется.
Мы вновь противостояли Германии, четыре года спустя после победы в Мексике. Из чемпионов мира на поле были только доигрывавший Бурручага, Руджери и я. В этой войне мы потеряли кучу солдат.
Немцы были сильнее, но мы играли достойно. Очень достойно. В дебюте встречи Бухвальд ударил меня так, что я сразу понял, как будет складываться игра. И мексиканский арбитр не заметил этого нарушения правил, как не заметил ни одного фола с их стороны в течение первых двадцати пяти минут. Когда закончился первый тайм, я подошел к мексиканцу и попросил его: «Ну обратите же внимание на грубость. Пожалуйста». И он обратил, наказав Монсона за фол против Юргена Клинсманна. Удача отвернулась от нас, а от той команды, что была чемпионом мира, на поле остались только осколки.
Я пообещал моей дочери Дальме, что вернусь с Кубком мира в руках, но теперь я был вынужден объяснять ей очень уродливую и мерзкую вещь: в футболе, в нашем футболе была мафия. Не та мафия, которая убивает, а та, что способна назначить несуществующий пенальти и не дать его тогда, когда нарушение видно невооруженным глазом. Это и приключилось в матче Аргентина — Германия: этот сеньор, мексиканец Эдгардо Кодесаль, вообразил, будто Сенсини свалил Фёллера, но не пожелал увидеть, как Маттеус сбил Кальдерона, за несколько мгновений до этого. Это я должен был объяснить своей дочери, хотя вряд ли она что либо смогла бы понять.
И после финального свистка я плакал, плакал без тени стыда. Почему я должен был скрывать мои слезы, если они передавали все мои чувства в тот момент. Билардо послал Гойкоэчеа прикрыть меня, чтобы никто не видел меня плачущим. Зачем?! Я очень огорчился, что зрители нас не понимали, что они продолжали свистеть, когда мое изображение появлялось на экране. Чего они добивались? Хотели втоптать меня в газон? Впрочем, такое отношение меня не удивило; я привык к тому, что меня ненавидели в Риме и Милане. Потом я не захотел обменяться рукопожатиями с Авеланжем, потому что я ощущал себя ограбленным и чувствовал, что он приложил к этому свою руку. И я не захотел праздновать второе место, которое меня совершенно не устраивало.
Я был убежден, что моя жизнь изменится после всего того, что мне пришлось пережить. Я должен был вернуться в Италию, обязан был сделать это для того, чтобы взять реванш, показать, что я из себя представляю. Но я никогда не мог себе представить то, что мне придется пережить то, что я пережил после Мундиаля. Это были кошмарные месяцы, за которые разошлись наши пути с Гильермо Копполой. Я вернулся в Буэнос-Айрес в октябре и подписал все бумаги, и моим новым агентом стал Хуан Маркос Франки. Кроме того, я выступил со следующим заявлением: «Я не буду больше выступать за сборную, это обдуманное и взвешенное решение. У меня болит душа, я не больше не буду капитаном команды, которую я так люблю. Меня вынудили сделать это. Дошло даже до того, что в Аргентину прибыл Жоао Авеланж, и его приняли с такими почестями, словно ничего и не случилось. Что, все уже забыли Мундиаль? Забыли о том, как встречали нас в аэропорту с криками «герои!»? С ума сойти! Хулио Грондона послал телеграмму президенту «Ромы» с благодарностью за прем, оказанный Аргентине. А мы то, идиоты, дураки, я, Руджери, Джусти, Браун — на нас наплевали, наплевали на то, как там к нам относились. У нас украли победу, а Грондона, вице-президент ФИФА, не пошевелил и пальцем. С болью в сердце я покидаю сборную Аргентины, потому что я ее люблю». Эти слова я произнес 11 октября 1990 года, и они были сказаны от чистого сердца…
12 марта 1991 года началась решающая неделя, кошмарная неделя в моей карьере и моей жизни. Альфио Басиле, назначенный главным тренером сборной вместо Билардо, повел себя как настоящий джентльмен во всей этой истории. Он всегда говорил: «Футболка с номером № 10 принадлежит Марадоне и жду его возвращения. Но я хочу дать ему время осмотреться, прийти в себя». Басиле позвонил моему агенту, Маркосу, попросив того устроить встречу со мной, и я ответил согласием. Маркос передал мне слова Басиле и они подействовали на меня как магическое заклинание: «Я хотел бы встретиться с Диего, побеседовать с ним. Но прежде всего побеседовать с ним как человек, поддержать его в этот непростой период». Для меня, замученного оскорблениями, эти слова были как рука помощи, и я пообещал ответить ему.
17-го, в воскресенье, мы принимали «Бари» на «Сан Паоло» в рамках чемпионата Италии, чемпионата, в котором каждый матч для нас был настоящим сражением. Мы выиграли 1:0 благодаря голу Дзолиты, Джанфранко Дзолы. Он обычно заменял меня, но в тот вечер мы играли вместе. Никто вокруг, включая нас самих, не мог себе представить, что такая возможность нам больше не представится. Мне предстояло пройти антидопинговый контроль, и…вендетта свершилась. Мне обещали отомстить, и отомстили.
Слава Богу, сегодня мы можем изобличить фарисеев, которые никогда не касались мяча, а только обманывали людей. Лаборатория, в котором делали мой анализ, подозревалась в махинациях, и не только из-за моего случая. Мой случай итальянцы никогда не стали бы расследовать. Этот допинг-контроль был местью, вендеттой, потому что Аргентина обыграла Италию, и хозяева Мундиаля лишились миллионов прибыли. После того матча в Неаполе Матаррезе, который был президентом Итальянской федерации футбола, смотрел на меня без улыбки и без огорчения; он смотрел на меня так, как это обычно делают мафиози. И тогда я подумал: «Как же трудно мне будет здесь дальше жить».
Только невежды могли заявить, что я извлекал выгоду из того зелья, что я принимал. Если я кому и вредил, то только самому себе, и это никак не помогало мне забивать мячи. К счастью, Бог не оставил меня, он все видел, и заставил кое-кого из служащих той лаборатории сказать правду о происходящем, чтобы все знали о том, что дело здесь нечисто.
Тем временем, в воскресенье, 24 марта 1991 года, сам того не зная, я провел свой последний матч за «Наполи»: в Генуе мы проиграли 1:4 «Сампдории», и единственный гол с пенальти забил я. Самый печальный гол в моей жизни.
Мое возвращение в сборную было отложено. Я не смог сыграть против Бразилии, но судьба еще только готовила мне сюрприз. Мы встретились с «Коко» Басиле, встретились…но через два с половиной года! Итальянская федерация футбола дисквалифицировала меня на 15 месяцев, тяжелых и незабываемых. За это время я многое переосмыслил, думая обо всем. Обо всем, но только не о том, что я вернусь так, как впоследствии вернулся…
