Валерий Перевозчиков - Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого - 2
— Вы помните «Гамлета», сыгранного в Марселе?
— У Володи вот какая штука была. Не знаю, чем это объяснить, но он каждый раз не доигрывал последнего «Гамлета». Вот на гастролях он сыграл всех «Гамлетов», остается последний — и срыв. Так, в Марселе он еле доиграл последнего. Пропал — вызвали Марину из Парижа. Любимов и Боровский ездили по Марселю на машине и искали — нашли. Он такой больной ходил, что врач стоял за кулисами со шприцем; одет был в костюм той эпохи — в свитере, в таких же сапогах, в стилизованной одежде. И ждал: если Володя упадет, потеряет сознание, то должен был выйти этот человек, взять его и сказать: «У принца легкий обморок». И как хотите играйте, заполняйте паузу, пока ему делают укол, — вот такая была установка. «Упадет — забирайте, Стас, ты его уноси: «У принца легкий обморок». И играйте что-нибудь другое — импровизируйте что хотите». И вот он останавливается — пауза. Он играет, играет, играет — а у него же все время волны эмоциональные, а это всплеск, он же отнимает и последние силы. Пройдет эта волна — и опять слабость, пережидал. Доиграл, но кое-как.
А ведь был здоров, как в стихах писал: «Мне папаша подарил бычее здоровье…» И действительно, оно было бычье. Он крепкий был мужик — маленький, сбитый и крепкий… И тренировался… Держался в форме… Даже показывал, как это делается. Но как же можно при такой нерасчетливой жизни — машина не выдержит, не то что человеческий организм. Режима никакого, чтобы там вовремя поесть… Нагрузки адские. Я же по себе знаю, что это такое, на себе… А у него это еще помножьте на три-четыре…
Последнее время бывало, что врачи дежурили, за кулисами какие-то люди в белых халатах ходили… Моя супруга бывшая… она видела его на улице Горького. Говорит — поразительное лицо было у него, настолько отрешенное… «Таким я его не видела, ведь он все время чем-то занят, все время что-то делает, что-то думает, а тут вот такое… Он меня даже не увидел, сквозь меня посмотрел, хотя он знает меня… Я ему говорю: «Здравствуй, Володя!», а он не видел, он был отрешен от всего…» И потом — говорят, что он был в ВТО, угощал всех… Это было 23 июля вечером…
— На репетициях спектакля «Владимир Высоцкий» была какая-то своя атмосфера? Многие говорят, что театр вдруг сплотился…
— Да, потому что смерть слишком потрясла всех, несмотря на то, что знали. Но одно дело знать, что человек может умереть, а другое — когда он умирает. Сам факт смерти все равно потрясает, к этому привыкнуть нельзя. И потом — увидели, насколько он был по настоящему любим людьми, зрителями, народом. Мы были свидетелями его похорон, и эти похороны на всех подействовали. Мы увидели, насколько он грандиозен, насколько велик. То есть все по-настоящему поняли, кого потеряли. Когда живем, мы же не замечаем. При жизни разное к нему было отношение. Его и поругивали за спиной, что вот, мол, он уезжает куда-то, а мы работаем. А он вроде как в театре и — не в театре, а тут замены… Это же раздражает, чисто по-партнерски: «Он уедет, а я тут пахать должен, я тоже живу, мне тоже жить хочется». Вот такие разговоры тоже были в кулуарах. Такие сердитые и злые подчас… Но когда это свершилось, когда он ушел, то приоткрылось другое: все остальное стало мелочным, а вот факт, что с нами жил великий человек, что люди к нему идут, их же не согнали, и это в условиях закрытого города — Олимпиада… А если б он был открытым? Задержали же многих, а иначе уму невообразимо, сколько слетелось бы людей. Раз сейчас цветы кладут на могилу, приезжают, прилетают, то на похороны слетелись бы все. Некоторые из любви, некоторые из любопытства, из чего угодно. Сам факт смерти такого человека… И он нас всех тоже немного почистил от нашей театральной шелухи внутренней. И нам всем отправляться «по следам по его, по горячим», как Окуджава поет. Факт смерти нас, конечно, очень сильно потряс и очистил. И поэтому мы делали с чистым сердцем это все, с открытым сердцем. Чтобы отдать дань уважения ему, дань запоздалой любви, поздней любви. Хоть здесь, хоть в работе… Поэтому, безусловно, мы сплотились и делали это очень искренне и чисто…
Декабрь 1987 г.
ЛЕОНИД АЛЕКСЕЕВИЧ ФИЛАТОВ
— Первые впечатления, первая личная встреча.
— Если быть абсолютно правдивым, а не задним числом подмалевывать ситуацию, то, конечно, я знал, что есть такой знаменитый артист в этом театре. Но поскольку все молодые люди экстремально настроены, то и я пришел с ощущением, что я чуть ли не гений… Все молодые артисты так приходят, пока не выясняется, что «нас» не так много, как мы о себе думаем…
У меня такого «ах!» не было, как и у очень многих людей не было «ах!» при первой встрече. Скорее, было какое-то разочарование: такой невзрачный, не высокий и нельзя сказать, что ошеломляющий артист. И только позднее, при некотором рассмотрении, для этого нужны были годы наблюдений, как работает Владимир, и даже не как он работает, а эта странная магия рифмованной речи… Она далека была от той органики, которую нам внушили в театральном институте: вопрос — ответ. Такое вроде бы автономное существование на сцене, как бы без партнеров, хотя на самом деле он был очень хорошим партнером… Это тоже нужно было высмотреть, увидеть и понять, что за такая медитация в речи, особенно в стихотворных пьесах, особенно в «Гамлете».
Тогда, в самом начале, Володя как-то сказал: «А я уверен, что любую роль можно сыграть по гамме: по-вышая-понижая звук. А для этого нужно иметь внутреннее «магнето». Конечно, это был перебор, это была шутка, потому что говорил он несерьезно и даже хохотал. Я же на эту тему в ту пору много размышлял. Но тогда я не пускал в голову одной вещи — что это был уникальный организм. Именно целостный организм, потому что он содержал в себе мощного поэта… Человека, который знает по себе, что такое бессонная ночь и что такое просидеть над листом целую ночь. Ведь существуют артисты, которые, может быть, в большей степени поэты, чем актеры, ибо что-то всегда лидирует.
Это был мощный поэтический организм, настолько уважавший слово, что он не мог проборматывать. Поэтому у Володи такие замечательные записи — качество пленки ужасное, а слова округлые, точные, внятные, ясные, договоренные до конца. Это не значит аккуратность выговаривания слов, это есть уважение к слову, которое может быть только у очень мощного поэта, — он имеет дело со словом ежесекундно. Или «Место встречи изменить нельзя». Ведь он как бы проборматывает, он проговаривает очень внятно и быстро огромную фразу, и вдруг какой-то удар! Когда он кричит: «Шарапов!» И в этом невероятная мощь, но это продукт Высоцкого в большей степени оратора и поэта — это разработанная глотка, это разработанные губы… Это замечательное умение доносить каждое слово и замечательно музыкально разговаривать, общаться. Неслучайно он был такой замечательный характерный артист— об этом мало кто знает… Как он показывал разные характеры, разные типы, национальные говоры всевозможные! У него была просто бездонная шкатулка этих образов, которые он нигде практически не сыграл. Была попытка характерной роли, скажем, в «Берегите ваши лица» по Вознесенскому, такой небольшой этюдик, но он в итоге не стал там играть по каким-то причинам… И это в песнях только видно. Какая характерность, как он умеет владеть типажами, как он их точно чувствует, как он их моментально схватывает и моментально реализует — возвращает, отдает. Так что, возвращаясь к своему тезису, не все и не сразу, и постижение Володи — не сразу, и сама жизнь — не сразу. Не будем идеализировать, не сразу его понимали и воспринимали. Это очень сложный процесс, как вообще с любым неординарным, а уж тем более гениальным человеком, — это постоянно происходит.
