Николай Попель - Танки повернули на запад
Сразу после учений окрепшая армия, впитавшая в себя новые соки, снялась с насиженных мест. Распрощалась с гостеприимной Сумской областью и двинулась на запад.
По наведенному еще под огнем мосту переправились через темный Днепр, миновали припорошенные первым снегом руины Крещатика и остановились на западной окраине Киева. Надолго ли?
Из штаба Первого Украинского фронта (как теперь назывался Воронежский фронт) отвечали: не беспокойтесь, ненадолго. Да мы и сами понимали: не такое время, чтобы засиживаться в резерве.
Глава четвертая
1
Не поймешь: то ли поземка, то ли это снаряды взметнули снежную пыль. В летучем белом облаке несутся танки и самоходки.
Мой бронетранспортер подскакивает на воронках, кренится на ухабах. Справа и слева в случайных окопах, на снегу - стрелки. Они что-то кричат, машут руками. Рада матушка-пехота: за броней наступать веселее.
Артподготовка началась полтора часа назад. Орудийные всполохи разогнали предутренний мрак. Когда "катюши", прохрипев, выбросили последний залп, занимался хмурый, не по декабрю мягкий день. В низком свинцовом небе, радуя солдатские сердца, неторопливо проплыли бомбардировщики, черными кометами промелькнули штурмовики.
Кончилась артподготовка, отбомбились самолеты. Из траншей поднимается пехота. До этой минуты все поле, пока хватал глаз и бинокль, находилось в безраздельной власти металла и огня. А теперь бежать по нему солдату с винтовкой или автоматом. Думалось, после такой артиллерийской (двести стволов на километр фронта) и авиационной молотьбы от немецких позиций ничего не останется, кроме причудливых развалин, вывороченных бревен, рваных кусков бетона. Так нет же - из уцелевшего дота бьет во фланг пулемет, летящие издалека тяжелые снаряды, разрывая снег, добираются до мерзлой земли, совсем рядом захлебываются автоматы.
Но что бы там ни было, надо наступать. Командиры взводов с пистолетами в руках кричат: "Вперед!", "Давай!" и еще слова, которые не принято приводить в книжках. Уже плетутся в тыл первые раненые, уже застыли на снегу первые убитые.
Сотни орудий, сотни самолето-вылетов - это превосходно. Но когда пехотинцы поднимаются в атаку, редкой :
цепочкой бегут и падают среди воронок, им - одиноко, сиротливо. Вот почему они возбужденно машут сейчас руками, пропуская вперед "тридцатьчетверки", самоходки, бронетранспортеры...
По тогдашним правилам танковые корпуса не должны были ввязываться в дело с началом наступления. Им надлежало ждать, пока пехота прорвет вражескую оборону на всю глубину, а потом, воспользовавшись "чистым прорывом", рвануть вперед, чтобы, как говорят танкисты, "только кустики мелькали".
С такими "чистыми прорывами" я нередко встречался в лекциях и ученых трудах до и после войны. А вот во время войны как-то не приходилось...
Мы наступали из района Грузков - Бышев - Мотыжин вместе с общевойсковой армией генерала Москаленко, чтобы рассечь немецкий фронт. Позади у этой армии сотни километров освобожденной украинской земли и за каждый плачено кровью. Батальоны и полки поредели, не хватало материальной части, растянулись тылы. Хороши бы мы были, если б ждали, пока измученная, потрепанная в боях пехота сделает для нас "чистый прорыв".
Командование танковой армии через полчаса после артподготовки бросило в наступление свои бригады. Мой бронетранспортер в боевых порядках одной из них. Сквозь завесу снежной пыли пытаюсь следить за полем. Взметающиеся темные столбы все ближе. Вражеская артиллерия нащупывает нас. Рассредоточиться нельзя. Один танк взял в сторону и замер с перебитой гусеницей - наскочил на мину.
Завязывается упорный огневой бой с зарытыми в землю, упрямо огрызающимися немецкими танками.
Укрыв бронетранспортер в низине, лезу на гребень. Ватные брюки, полушубок связывают движения. Мокрый от пота, выбираю наблюдательный пункт. Снежная пелена редеет. Неяркое декабрьское солнце вспыхивает на побеленных бортах танков. Танки схватились с "тиграми", "пантерами", "фердинандами".
В бинокль я различаю вспышку выстрела. Но ни орудия, ни немецкого танка не вижу. Снова вспышка. Будто из земли, вылетает вражеский снаряд, завывая проносится над головой и с грохотом ложится метрах в ста позади. .
Нелегко дается нам прорыв. Артиллерия отстала. Тяжелых танков у нас нет: КВ сняты с вооружения, ИС еще не поступили.
Но остановиться нельзя. Надо таранить, буравить, прогрызать вражескую оборону, уничтожать, блокировать огневые точки. Потом будет легче. На оперативном просторе "замелькают кустики".
И снова транспортер трясется по разбитой танками колее. Мокрые снежинки белыми кляксами облепляют его со всех сторон. Ни к чему нам эта декабрьская оттепель. Сколько горя хлебнут из-за нее водители, сколько машин застрянет в пути!
Танки набирают скорость. В прорыв входят все новые подразделения. Прорыв расширяется. Это уже не тонкая стрела, а пучок стрел, каждая из которых проникает в глубь немецких позиций.
Корпус Кривошеина, раздвигая коридор прорыва, взял строго на юг, чтобы перехватить железную дорогу Казатин - Фастов и выйти на тылы белоцерковско-фастовс- -кой группировки. Во втором эшелоне корпуса двигается бригада теперь уже полковника Горелова. К середине дня мне удается побывать у него.
Горелов официально докладывает о готовности "выполнить любое задание командования", а я смотрю на него, рослого, крепкого, даже зимой не расстающегося с черной, надвинутой на глаза танкистской фуражкой, и радуюсь. Нет, женитьба Горелова не ослабила нашу дружбу.
Все приятно мне в Володе. И его верность танкистской форме, и порядком потертая шинель, и простые солдатские валенки.
Кое-кто из командиров зимой сшил себе из немецких шинелей отороченные мехом венгерки, щеголяет в немыслимых кубанках и роскошных бурках. Горелов нипочем не изменит форме.
- Валенки-то не совсем по погоде,- замечаю я Владимиру Михайловичу, когда мы идем вдоль опушки леса.
В лесу чуть ли не мартовский запах таяния. На согнувшихся под тяжестью мокрого снега ветках дрожат? длинные сосульки.
- А в сапогах утром холодно. Вчера двое отморозили ноги. Дурацкий декабрь... Кадалов!.. Кадалов, в овраг лезешь! - вдруг кричит Горелов в кусты.
И, не надеясь, что его услышат, бежит наперерез "тридцатьчетверке", ползущей по склону.
Задыхаясь, нагоняет меня.
- У этого парня страсть какая-то всегда напролом переть. Надо не надо все равно прет.
Мы заходим в хатенку на окраине Лисовки, где остановился Горелов. Я сразу замечаю: никаких признаков Ларисы. Редко, когда я застаю их вместе. Конечно, у каждого свои заботы. Но не только это. Они стараются не афишировать свой брак, никому не мозолить глаза своим тревожным счастьем. Особенно, как мне кажется, Лариса. Она даже внешне хочет быть менее приметной, отдаленно не напоминать балованных фронтовых жен. Никогда не видел на ней ни хромовых сапог, ни ушитой в талии шинели, ни кокетливой кубанки...
