Николай Борисов - Русские полководцы XIII-XVI веков
В 1562 г. Воротынский, как обычно, стоял с полками "на берегу", т. е. на Оке, в Серпухове. В сентябре того же года его служба внезапно прервалась: вместе с братом Александром, также участником казанского похода, он был арестован. Опала на Воротынских была связана с обнародованием в январе 1562 г. царского указа о княжеских вотчинах (57, 76). Согласно этому указу, выморочные княжеские вотчины не переходили к вдове или к братьям умершего, как было прежде, а отбирались "на государя", в казну. При таком порядке наследования Михаил и Александр Воротынские теряли надежду получить временно находившийся в руках княгини-вдовы удел своего умершего старшего брата Владимира. Это была лучшая часть Воротынского княжества, треть его территории. А территория эта была отнюдь не малой: в состав удельного княжества Воротынских входили Новосиль, Одоев, Перемышль. Княжество тянулось примерно на 200 км с севера на юг вдоль Оки и по ее притокам. Впрочем, дело было не только в материальном ущербе. Речь шла о землях, издавна принадлежавших роду Воротынских, политых кровью предков. Эти раздольные заливные луга в пойме верхней Оки, эти могучие дубравы, даже эти невзрачные заросли тальника по берегам маленькой речки Высса, на которой стоит Воротынск, — все это было для Воротынских своим, родным. Эту землю они любили как нечто живое, ощущали почти как часть своего тела. Своим решением царь нанес им не просто ущерб, но боль и оскорбление. Оно было тем более тяжким, что Воротынские ничем не заслужили этого удара. А между тем царь своим указом метил прежде всего в них. Он опасался иметь на самой границе с Литвой и Диким полем самостоятельное удельное княжество. Быстро развившаяся в нем подозрительность давала первые горькие плоды: царь стал опасаться того, что Воротынские вновь перейдут на литовскую службу, откроют врагу свой участок "берега" — оборонительной линии на Оке.
Можно предположить, что, не сдержавшись, Михаил Воротынский в прямом разговоре "нагрубил" царю. В последующих, очень неровных отношениях царя с Воротынским много личного: задетого самолюбия Ивана IV и вызывающего ярость деспота спокойного достоинства аристократа. Иначе говоря, Воротынский был из тех, кто мог сказать царю такое, чего не посмел бы вымолвить никто другой. В ответ царь распорядился арестовать Воротынских "за изменные дела" и конфисковать их владения. Корпоративная солидарность, которой всегда так недоставало русской аристократии, все же иногда давала себя знать. У братьев Воротынских было много родственников и доброхотов. Не желая слишком резкого конфликта с ними, царь пошел на компромисс: младший брат, Александр, был сослан в Галич и через полгода помилован; старшего, Михаила, ожидал более суровый приговор — заточение с женой и дочерью в тюрьме на Белоозере. Однако условия этого заточения можно сравнить только с теми, в которых находился сто лет спустя в тех же краях опальный патриарх Никон. Сохранилось донесение стороживших Воротынского приставов, написанное в конце 1564 г. Они сообщают, что из положенного князю довольствия в уходящем году недопоставлено "двух осетров свежих, двух севрюг свежих, полпуда ягод винных, полпуда изюму, трех ведер слив" (60, 524). В Москве, получив донесение, распорядились дослать все перечисленное. Однако и сам Воротынский вскоре прислал жалобу, что ему не выдали положенного государева жалования — "ведра романеи, ведра рейнского вина, ведра бастру, 200 лимонов, десяти гривенок перцу, гривенки шафрану, двух гривенок гвоздики, пуда воску, двух труб левашных, пяти лососей свежих; деньгами шлю князю, княгине и княжне 50 рублей в год, людям их, которых было 12 человек, 48 рублей 27 алтын" (60, 524).
Находясь на Белоозере, Воротынский узнал о судьбе брата Александра. Дав письменные заверения в своей преданности Ивану IV, тот был в апреле 1553 г. возвращен из Галича. В следующем году он получил назначение воеводой во Ржев и здесь вступил в местнический спор со своим сослуживцем князем Иваном Пронским. Дело было вынесено на рассмотрение самого государя. Тот решил спор в пользу Пронского и, желая унизить Воротынского, сломить его достоинство, письменно указал князю: "и ты б знал себе меру и на нашей службе был по нашему наказу" (31, 113). Не желая мерить себя той мерой, которую указал ему царь, Воротынский оставил службу и принял монашеский постриг.
Один из самых распространенных приемов любой деспотической власти заключается в том, чтобы, отобрав у людей нечто существенное (хлеб, землю, свободу, орудия труда), возвращать это небольшими порциями в виде благодеяния. Именно так поступил и Иван IV. В разгар опричнины, весной 1566 г., он возвратил Михаила Воротынского в Москву, вернул ему часть удела и в качестве вознаграждения за выморочную часть брата Александра, отошедшую "на государя", дал вотчины в нижнем течении Клязьмы. Вернуть свободу Воротынский смог лишь благодаря тому, что за него поручились некоторые бояре, а сам он покаялся перед царем в своих мнимых проступках.
В 1566–1571 гг. Воротынский исполнял обычный круг обязанностей крупного воеводы: в ожидании набега крымских татар стоял с полками то на Оке, то в Серпухове, то в Коломне. Одновременно он был одним из виднейших руководителей земщины.
Между тем Ливонская война после взятия Полоцка в 1563 г. приняла затяжной характер. Польско-литовское правительство искало путей к ее благополучному завершению не только на полях сражений, но и в хитросплетениях дворцовых заговоров и интриг. Одна из таких интриг заключалась в попытке организации боярского заговора с целью свержения Ивана IV с престола (что, несомненно, было возможно лишь путем его убийства). Одним из руководителей заговора намечен был князь Воротынский. Задуманная игра казалась беспроигрышной: в случае успеха заговора новая власть должна была быть полна дружеских чувств к Польше; в случае его разоблачения летели головы виднейших деятелей правительства Ивана IV. Однако конюший боярин И. П. Челяднин, с которым начал переговоры литовский лазутчик, по мнению некоторых историков, сам сообщил царю о происках врагов (57, 124). Возможно, царь узнал об этих интригах и по другим сведениям. Но никакой реальной вины за Воротынским он не обнаружил: воевода не собирался вступать в какой-либо заговор. Он благополучно пережил новые вспышки репрессий, связанные с "делом" митрополита Филиппа (1568 г.), "заговором" князя Владимира Старицкого (1569 г.).
Что думал старый князь, глядя на творимые царем расправы? Почему он, как и другие виднейшие земские бояре, не нашел средств для обуздания обезумевшего самодержца? Ясно лишь одно: эти люди отнюдь не были трусами, эгоистами. Но устранить Ивана IV мешала не только его вездесущая охрана и тайная служба. Одна из самых слабых сторон русского национального характера заключается в том, что перед лицом обстоятельств, требующих соединения единомышленников и решительных действий, человеком вдруг овладевает какая-то странная задумчивость, равнодушие ко всему, в том числе и к собственной участи. Столько больших и малых тиранов сохраняли свою власть, пользуясь этим печальным свойством "загадочной русской души"!
