Виктор Виткович - Круги жизни
Разговорились, скрутили цигарки, Фучик был без шапки, ветерок шевелил его светлые, откинутые назад волосы. Когда на мгновение ветер стихал, дым костра поворачивал на него, и тогда он проводил рукой по слезящимся глазам.
Фучик всячески пытался вызвать сидящих вокруг костра на какую-нибудь интересную историю, ему не удавалось никак, тогда я извлек свой блокнот. Мои записи о Турксибе привели его в восторг, он со своей стороны вытащил карандаш, но, узнав, что я приехал от журнала, отложил его в сторону, и взял с меня слово, что я про это все напишу.
Должен со стыдом тебе признаться — написать-то написал, но как! Превратил мои записи в многословный рассказ, наворотил — представить себе не можешь — сколько лишнего! Номер журнала «Звезда» с этим рассказом отослал Фучику в «Руде право»: представляю, как он смеялся над моими литературными чрезмерностями, когда журнал дошел до него.
1 мая. Ташкент
Прилетел вчера дневным самолетом. С аэродрома — прямо к Гале Козловской: мол, явился бродяга. Вместе пообедали. Галя из-под пышных седых волос то и дело бросала на меня внимательный взгляд. С болью смотрел на ее тяжелую походку: ноги больные. Если бы мог ей помочь…
А сегодня с утра окунулся в праздничную толпу. Перебегал, как в юности, поперек колонн демонстрантов. В руках идущих красные маки, нарциссы, садовые тюльпаны всех тонов и оттенков, а я не могу подарить тебе даже ветку жасмина!
Удивительное дело, когда общаюсь с другими, мне случается бывать в ударе, и тогда, как мне кажется, изобретателен, разнообразен, умен. А с тобой всегда глуп и твержу одно и то же: наверное, из-за того, что ни секунды не могу терпеть твоей нелюбви. Стоит мне ощутить твое равнодушие, целый день хожу подавленный… не то слово — окаменевший нравственно и физически; а потом начинаю доискиваться до причин, страдать. Считаясь с переменчивостью твоего характера, мне быть бы стойким оловянным солдатиком. Не выходит…
Знаешь что, расскажу-ка тебе сегодня одну первомайскую историю, и как раз о подарках.
Правда светлее солнца
… Великая Отечественная. Группа узбекских писателей и актеров поехала с подарками узбекского народа на фронт. На передовой дали праздничный концерт: выступали на импровизированной сцене — у пятитонного грузовика откинуты борта, грузовик задрапирован, сверху накрыт ковром. Поэты читали стихи, актеры плясали и пели. А в первом ряду сидел командир и чему-то все время усмехался.
После концерта поэт Гафур Гулям» подошел и спросил:
— Что вас смешило?
Командир возьми да откинь драпировку с грузовика. Оказалось, стенки подперты ящиками с минами., Плясали на минах! Актерам стало не по себе, а командир протянул им мелок:
— Распишитесь на минах. От вашего имени пошлем в подарок фашистам!
Дрожали, но расписывались.
В тот же Первомай Гафур Гулям беседовал с пленным гитлеровским офицером. Вот запись, сделанная мною тогда же, по свежему следу:
Гафур Гулям. Что заставило вас поднять против нас оружие?
Офицер. Меня мобилизовали и отправили на фронт.
Г. Гулям. А как далеко вы думали пройти в глубь нашей страны?
Офицер. До тех пор, пока командование не приказало бы нам остановиться.
Г. Гулям. Вот я узбек. Вы знаете такую республику, такую страну — Узбекистан?
Офицер. Нет, не слыхал.
Г. Гулям. Ну а Туркестан? Про Туркестан… про такую страну вы слыхали?
Офицер. Это где турки живут?
Г. Гулям. Нет, зачем же турки… Гораздо восточнее…
Офицер. Нет, не слыхал.
Г. Гулям. Ну хорошо, а про Баку вы слыхали, знаете?
Офицер. Знаю.
Г. Гулям. И про Индию знаете?
Офицер. Знаю.
Г. Гулям. Как вы думаете — между Баку и Индией есть какое-нибудь пространство?
Офицер. Вероятно, есть.
Г. Гулям. Ну вот, как раз на этом пространстве и находится Узбекистан — республика, в которой я родился и вырос. Что же, вы думали захватить и нашу республику, добраться до нас?
Офицер. Если бы приказало командование.
Г. Гулям. А что бы вы тогда сделали с нами, с нашими семьями?
Офицер. То, что приказало бы командование.
Г. Гулям (раздражаясь). Вот вы завоевали Бельгию, Голландию, другие страны: скажите, вам оттуда присылают по восемьдесят вагонов подарков, как вот мы привезли на фронт своим солдатам?
Офицер. Если бы приказало командование, привезли бы.
Г. Гулям (вконец раздраженный). И с такими ослами они надеются выиграть войну! (Плюнул и ушел.)
И отступлю еще на двадцать с лишним лет назад. Мне попалось как-то в архивах старое заявление, его энергия и поэзия пленили меня:
1 мая 1919 От кр-ца 251 этапа
РСФСР Тита Семочкина
ЗАЯВЛЕНИЕ
Я, кр-ц просился у своего комиссара добровольцем на туркестанский фронт. Но комиссар меня не отпустил.
И я к вам обращаюсь, рабоче-крестьянская инспекция, что можно или нет идти добровольцем. Я на фронте знаю, за что погибну — за свободную грамоту всех народов. А здесь в этапе погибаю от одних вшей и скуки. А на фронте, на туркестанском, степей раздолье, весело будет идти против жужжанья пуль. Вся моя отрада — винтовка и граната. И буду и буду биться до тех пор, пока расплавится моя винтовка или свалится головка.
Кр-ц Семочкин Тит.
И надпись на письме, сложенном треугольником: «Прошу товарища почтальона, как родного брата, передать в рабоче-крестьяскую инспекцию».
Романтическое было время. На первомайских демонстрациях в Ташкенте в начале двадцатых годов на транспарантах, что несли над головами, можно было прочесть: «У мастера в руках и снег горит!», или «Правда светлее солнца»: кто что придумает, то и писали. Советские воины, безвестные Титы Семочкины, с первого дня революции знали, за что сражались: на туркестанском фронте «за свободную грамоту всех народов».
В праздник хочется, чтобы не омрачало ничто. И все же тень омраченности коснулась меня в тот миг, когда над городом понеслись праздничные самолеты. Вспомнил одну из самых грустных историй, свидетелем которой был здесь.
Тень птицы
В юности, бывало, ходил на охоту. Не раз доводилось видеть: выстрелишь в летящего селезня, и он, если ранен смертельно, вдруг начинает стремительный взлет вверх и уже оттуда, с высоты, камнем падает вниз. Что-то похожее произошло в Ташкенте с человеком, летчиком гражданского флота. Фамилию не стану называть, назову первой пришедшей на ум — Ваничкиным.
