Александр Чудаков. - Ложится мгла на старые ступени
Показав, где пройти между стопками книг на полу, Григорий усадил Антона на стоявший на четырех кирпичах продавленный пружинный матрас, для чего пришлось убрать прислоненный к изголовью топор. "Орудие Раскольникова", - нахмуренно улыбнувшись, сказал Григорий. Потом закурил и без всяких предисловий (у революционеров нет времени на этикетный мусор) начал излагать свою теорию прекрасного, главный тезис которой звучал так: "Прекрасное - это жизнь в ее революционном развитии", или - короче - "Прекрасное есть революция". Это было неожиданно, ново и непонятно.
- Революция оздоровляет общество, - сказал Антон. - Она выдвигает такие фигуры, как Наполеон. Она свергает замшелые авторитеты, которым больше не надо кланяться. Улучшает даже семейные отношения - после переворота семнадцатого года у всех погибли сбережения и не надо было лицемерить перед своими и прочими старыми идиотами.
- Именно! - обрадовался Григорий. - Наша революция освежила общество, как летняя гроза! Я сразу почувствовал, что мы единомышленники. Человек с лицом Брута не может мыслить иначе!
Антон смутился. В спорах он следовал совету Гройдо: старайтесь отыскать в своей душе аргументы - а они есть всегда - в пользу вашего оппонента. Как хороший адвокат, который мысленно становится даже на сторону убийцы. Про авторитеты и семейные отношения - это было почти все, что наскреб в голове Антон в защиту убийцы.
- Гроза, конечно… Но при чем тут прекрасное? Категория, мне кажется, - из другой оперы. Я привык думать, что прекрасное - это совершенство, гармония в искусстве, человеке…
- Абсолютно верно. Но это только начальная стадия прекрасного, его первое определение. Необходимо второе, которое является развитием и дополнением первого. Все великие произведения искусства - детища революции. Революционер с головы до пят - так называл Шелли Маркс. Байрон - лорд-карбонарий - погиб за свободу Греции. А помните, что сказал Шуман о музыке Шопена? "Это пушки, спрятанные в цветах"! В статье "Искусство и революция" Рихард Вагнер высказал великую мысль, что искусство и революция имеют общую цель.
Антон пытался возражать, приводя другие примеры, но каким-то образом выходило, что и Пушкин, и Мусоргский, и Достоевский - продукты или декабризма, или шестидесятничества, и кем бы был Достоевский без петрашевцев? Антон был странно заворожен подобным подходом к искусству - значит, можно и так? - при котором не существовало ни историзма, ни иерархии, ни художественного уровня: в один ряд попадали "Спартак", "Овод" и "Былое и думы", революционные стихи Пушкина и Огарева, "Что делать?" и "Преступление и наказание", "Дни Турбиных" и "Любовь Яровая". Назывались имена Фурманова, Говарда Фаста, Анны Зегерс, "Генерал" Симонова и "Шумел сурово Брянский лес" Софронова. Все эти произведения служили единой цели.
- Подлинная поэзия - не результат вымысла, а продукт наиболее глубоких законов революционного развития реальной действительности. Эти законы есть также и законы красоты.
Важнейшим доказательством этого тезиса Григорий считал поразительное сходство даже внешнего облика борцов за свободу с великими образцами классического искусства.
- "Мадонна Бартоломео Питти" Микельанджело - буквальный физический прообраз Зои Космодемьянской.
Точной копией мадонны то ли Тициана, то ли Мурильо - Антон позабыл - была внешность революционерки Люси Люсиновой.
Говорил Григорий хорошо, даже блестяще, не затрудняясь ни выбором слов, ни примеров из искусства всех времен. Но с лица его почему-то не сходило мучительно-напряженное выражение. Один из зеленобородых шереметьевских друзей (про него было известно, что на шестом заседании Религиозно-философского общества Мережковский пожал ему руку и произнес: "В вас есть мистическое чувство, молодой человек!") сказал как-то: "Почему у него всегда такое лицо, будто он велосипед выдумывает? Я видел философов - Трубецкого, Лосского, Розанова - обычные спокойные лица. А у Канта? Простецкая физиономия!". Это страдательное выражение напряженной работы мысли парализовало у Антона всякую способность и охоту к возражениям: не может быть неправ тот, кто так страстно и мучительно над всем этим размышляет.
Григорий вдруг остановился и сказал, что понимает, его теория непривычна, и вы, Брут, должны ее обдумать, а сейчас пора обедать.
Обед состоял из чая с хлебом и соевыми конфетами "Кавказские" - 1 руб. 40 коп. сто грамм. Это была, видимо, основная еда философа: ничего другого Антон в этой комнате не едал. Жил Григорий на пенсию по инвалидности (что-то по психической линии), едва превышающую стипендию второкурсника (этим объяснялись и тазы с бельем), да еще ухитрялся покупать книги. Книги он, впрочем, покупал только дешевые, более ценные же целиком переписывал от руки - Антон с оторопью листал нумерованные общие тетради с переписанной четким почерком "Историей первобытного общества" и алпатовской "Историей искусств".
К следующим визитам Антон готовился, даже записывал на бумажку возражения. Но однонаправленный, неотклоняемый ум философа проходил сквозь них, как нож сквозь масло.
- Разумеется, глубоко неверно ограничивать объем лучших произведений мирового искусства вещами с явно выраженной революционной тематикой. Он ими далеко не исчерпывается. "Страшный" суд Сикстинской капеллы - апофеоз уничтожения и творчества, грандиозная революция на том свете. Но не противоречит ли положение, что прекрасное - это революция, тому, что революционность - критерий художественности? Не противоречит. Дело в том, что прекрасное революционно в своей первичной коренной сущности. Аполлон Бельведерский или Афродита Книдская не менее революционны, чем Гармодий и Аристогитон или микельанджеловский Брут. Революционны по своему содержанию "Афродита Милосская" и "Сикстинская мадонна", "Весна" Боттичелли и "Спящая Венера" Джорджоне - ибо всякая подлинная красота всегда революционна. Все без исключения законы художественной выразительности и законы красоты есть законы диалектики революционного развития. Следовательно, высокие эстетические идеалы вообще и все подлинные художественные творения революционны в своей основе!
Зная отрицательное отношение Григория к модернизму, Антон хотел подловить его на футуризме, кубизме, супрематизме - течениях несомненно в искусстве революционных, но, закаленный в дискуссиях не такого уровня, философ клал его на лопатки одной левой:
- Все эти направления основаны на эквилибристике геометрических форм, их симметрия рассматривается как самоцель, а не как средство отображения социальной гармонии человека, долженствующее быть подчиненным последней. Геометрическое порабощает человеческое!
