Моисей Кроль - Страницы моей жизни
Приводили мне и такой пример.
Двое молодых бурят окончили гимназию и поступили в университет. Но они, не закончив курса, вернулись в свой родной улус и через три года они внешне ничем не отличались от своих сородичей. Они выполняли наравне со всеми самые тяжелые работы кочевников, и никто бы не сказал, что эти двое бурят получили среднее образование и даже слушали лекции в университете.
Еще один подобный случай я наблюдал сам. Я имею в виду одного очень интересного бурята, бывшего в мое время «главным тайшей» хоринских бурят. Звали его Аюшиев, и познакомился я с ним отчасти потому, что он отлично говорил по-русски, но главным образом потому, что он, по словам Маланыча, был вполне интеллигентным человеком и очень энергично защищал интересы своих хоринских бурят. Мы его разыскали в отдаленном улусе в районе озера Эравны, недалеко от Читы. Аюшиев превосходно знал экономическое положение своих сородичей, входил в их нужды и всемерно заботился об их благополучии. Не раз он ездил в Петербург, чтобы снова и снова закрепить за хоринскими бурятами их права на занимаемые территории, которые при Петре Великом были им отведены «на вечные времена». Аюшиев вел упорную борьбу с местной администрацией, которая, вопреки царской грамоте, отводила русским переселенцам и вообще русскому населению значительные наделы на участках земли, принадлежавших хоринским бурятам. Наезжая в Петербург, Аюшиев встречался с немалым числом видных людей, и вот что он рассказывал мне о своих петербургских впечатлениях.
Вначале он живо интересовался всем, что только привлекало его внимание в таком удивительном городе, как Петербург. Он посещал часто театры, ходил на концерты, осматривал музеи, бывал в знаменитой Петербургской публичной библиотеке – словом, не пропускал ничего такого, что могло его познакомить с характером и достижениями европейской культуры. Но очень скоро он устал от всего этого, и когда он приехал в Петербург в следующий раз, его уже никуда не тянуло. Он покидал номер своей гостиницы, лишь когда этого требовали обязанности его как ходатая по делам его сородичей. Все же свободное время он оставался у себя в гостинице, немало тоскуя по своей улусной жизни.
Когда же он возвращался к себе домой, в свою родную степь, он чувствовал себя счастливым. А между тем Аюшиев очень упорно учился в гимназии, окончил шесть классов и в юношеские годы мечтал об университетском образовании.
Когда я встретился с Аюшиевым, ему было лет пятьдесят пять. Держался он с большим достоинством и обнаруживал довольно солидное знакомство с целым рядом наболевших вопросов экономической и социальной жизни бурят и не только бурят. Это ему не мешало во время бесед со мною богобоязненно перебирать четки и от времени до времени шептать буддийскую молитву. И я бы тогда нисколько не удивился, если бы я в один прекрасный день узнал, что Аюшиев стал ламой и, замкнувшись в буддийском храме, повел жизнь настоящего аскета.
Все приведенные факты как будто подтверждали мнение тех, которые находили, что европейская культура представляет собою для бурят недосягаемую ступень. С другой стороны, мне привелось констатировать массу фактов, которые решительно опровергают это мнение.
Я беседовал с русскими учителями начальных школ о способностях бурятских детей, учащихся в этих школах. И все эти учителя, без единого исключения, отзывались с большой похвалой как об успехах, так и о прилежании этих детей.
«Они почти всегда, – говорили мне учителя, – лучшие ученики в классах, и занятия с ними доставляли нам истинное удовольствие».
– Чем же объяснить тогда, – спрашивал я их, – что многие бурятские дети, как мне говорили, убегали из школ и возвращались с радостью в свои улусы? Почему молодые буряты, учившиеся в гимназиях и даже университетах, не раз покидали эти учебные заведения без всякого серьезного основания, с тем чтобы снова зажить жизнью номадов, как жили их отцы и деды?
– А потому, – разъясняли мне учителя, – что их обучение было поставлено нелепо, а жизнь их устроена без учета их привычек как степных жителей к их своеобразной психологии. Брали детей, выросших на степных просторах, свободных как птицы, и запирали их в тесных, плохо вентилируемых комнатах; помимо этого в их общежитиях царила казарменная дисциплина. Не удивительно, что бурятских детей такой режим приводил в ужас, и они только о том и мечтали, чтобы вырваться из этой тюремной обстановки. Напротив, когда школы стали строить недалеко от улусов, когда бурятские дети селились в просторных комнатах и когда преподавательский персонал стал считаться с их психологией, с их привычками, их успехи превосходили всякие ожидания.
Должен заметить, что, на мой взгляд, эти учителя очень правильно определили причины прежних неудач при распространении среди бурят русского просвещения. Мой собственный опыт убедил меня, что буряты необыкновенно любознательны и проявляют огромный интерес ко всякому знанию. Часто, очень часто я, сидя в юрте после продолжительной беседы со стариками, начинал им рассказывать о жизни в Петербурге и вообще о жизни цивилизованных народов, об устройстве домов и комфорта в квартирах, о наших развлечениях, театрах, концертах, о способах сообщения, о научных учреждениях вроде библиотек и музеев и т. д. и т. д. И каждый раз мои рассказы выслушивались с таким напряженным вниманием и таким неослабным интересом, что я просто диву давался. Более благодарную аудиторию трудно себе представить! Я бывал окружен старыми людьми, молодежью, детьми. Юрта бывала переполнена, так как чуть ли не все население соседних юрт также приходило послушать «заезжего ученого». Маланыч переводил все, что я говорил. В юрте царила тишина. Все с жадностью следили за речью Маланыча, у молодежи лица были возбужденные, глаза горели. От времени до времени тот или другой слушатель задавал Маланычу вопрос, и по этим вопросам было видно, что все сообщаемое мною воспринималось вполне сознательно и вдумчиво. Как велик был интерес этих простых людей к тому, что я рассказывал, можно судить по тому, что мои беседы нередко затягивались далеко за полночь, так как мои слушатели меня не отпускали.
Я уже выше отметил, что, по моему мнению, культурный уровень забайкальских бурят – я имею в виду их духовную культуру – довольно высок, хотя характер ее весьма отличается от характера европейской культуры. И примечательнее всего то, что насаждали эту культуру их ламы. Как ни велики были компромиссы, на которые шел ламаизм, чтобы обратить бурят-шаманистов в буддизм, и сколько теневых сторон ни имеет сам ламаизм, всё же он, по моему мнению, сыграл в жизни забайкальских бурят большую положительную роль: он принес им высокие принципы буддийской философии и морали – человечность, милосердие, сострадание к ближним, стремление к самоусовершенствованию и т. д.
