В. Арамилев - В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914-1917
Но армия не желает наступать.
И тем яростнее становится проповедь патриотизма и шовинизма.
Несмотря на то что крупных боев почти нет, русская армия потеряла ранеными с января 1917 года по август месяц триста тысяч человек.
В армии свирепствуют болезни: больных за этот период выбыло из строя почти полтора миллиона.
О числе убитых газеты пока не пишут. Оно, вероятно, тоже значительно, особенно после хваленого июньского наступления.
И люди, обитающие в тылу, не перестают возмущаться, что армия пассивна, что она утратила свой патриотический дух…
Ура-патриоты готовы всю Россию, за исключением себя, разумеется, загнать в окопы. Они похожи на зарвавшегося игрока, который ставит на карту последние гроши в надежде отыграться.
В городе нет хлеба. Нет съестных припасов. Голодают все. Но больше всего солдаты, рабочие.
У магазинов огромные очереди обывателей. В одной руке – корзина, в другой – карточка.
В очередь приходят с вечера, чтобы утром раньше получить. Женщины приносят с собой подушки, кладут их к стене и, притулившись к ним, сидя на панели, дремлют всю ночь. И никто их не гонит, все к этому привыкли.
Очередям дали странные название «хвосты».
На днях был у одного знакомого, спрашиваю;
– А где ваша жена?
– В хвосте…
У витрин молочных магазинов стоят целый день толпы обывателей. Глазеют на выставленные головки сыра, на круги масла. Так глазели раньше на бриллианты и золотые безделушки в ювелирных магазинах.
* * *Контрреволюционеры надеются, что голод погубит революцию…
На днях проходил по Обводному каналу. Обтрепанный армеец в истасканной длиннополой шинели с чужого плеча продает из-под полы буханку черного хлеба. Собралась толпа. Солдат ломит за хлеб цену неслыханную. Каравай переходит из рук в руки. Его любовно щупают руками, мнут корку, отщипывают кусочки и пробуют на язык, но купить каравай никто не решается.
Солдату надоел бесплодный торг.
– Да ну вас всех в болото! – он выхватил каравай и собрался уходить.
Тогда кто-то из толпы истерично крикнул:
– Мародер! Бей его, братцы!
Солдата схватили, сбросили в воду, начали топить.
Как на грех, солдат оказался прекрасным пловцом и причинил своим палачам массу хлопот. Он никак не хотел тонуть в узком вонючем канале. Подолгу держался под водой и неожиданно выплывал где-нибудь у самого берега.
Тогда на него с улюлюканьем и бранью бросались несколько десятков озверелых людей. Кидали камнями, палками, поленьями, сухим песком, чтобы засыпать глаза, ослепить…
– Мародер!
– Спекулянт!
Особенно неистовствовал седенький старик с пепельной бородой.
– Тони, тони лучше добром, а то требуху выпустим! – орал он на отчаянно барахтающегося в воде солдата.
Молодо, бойко перепрыгивая через поленья и плахи, радостно хихикал, когда бритая голова жертвы скрывалась под водой.
В конце концов солдат измучился и. обессилев, пошел ко дну.
Но успокоенная толпа еще долго не расходилась, точно не веря в смерть своей жертвы.
Суетливый старичок в нанковом пиджаке, потирая сухие костистые руки, авторитетно говорит:
– Бесприменно вынырнет где-нибудь, сукин сын. Ух какой, я вам доложу, жилистый, не приведи господи! Сам руку щупал выше локтя. Пройдет с полверсты по дну реки и вынырнет, где людей нет.
– Не может быть! – возражают ему из толпы.
– Вот те и не может! Завтра он опять каравай продавать будет, а мы с тобой без хлеба пить чай станем.
Толпа, ворча и проклиная хлебный кризис, медленно расходится.
* * *Самосуды растут. Судов нет. В овощном ряду у лабаза с капустой стояла большая очередь. Передние увидали в углу лабаза несколько гнилых кочанов капусты. Подняли гвалт. Сзади кто-то подал команду:
– Бей лавочника! Сгноил товар, подлюга!
Бросились бить. Лавочник вырвался и убежал. Со всех сторон напирали любопытные. Получилась давка. Повара из вегетарианской столовой, стоявшего в белом фартуке в очереди, приняли за хозяина лабаза, избили до полусмерти… Переломили несколько ребер, вышибли глаз.
* * *Член полкового комитета Форфанов, захлебываясь от смеха, рассказывал мне:
– Понимаешь, был я сейчас в Кексгольмском полку, и что там понаделала наша бражка – уму непостижимо.
Собрали летучий митинг в Александровском сквере. Как всегда, буржуи обзывали солдат шкурниками.
«Кексгольмцы слушали, слушали, – вышли из сердца. Побежали в казармы, похватали винтовки, оцепили сквер и арестовали всех буржуев.
Пригнали человек триста в казарму, втиснули во взвод. На двери замок. К замку часового. Против окон – часового, в уборную без конвоя не пущают.
Буржуи, конечное дело, перепутались: что вы, дескать, с нами делаете, товарищи и граждане солдаты?
А кексгольмцы им отвечают:
«Вы все кричали: «Война до победа» – вот мы вашу храбрость проверим. Не угодно ли с маршевой ротой в окопы?»
С буржуев песок посыпался:
«Отпустите хоть с женами проститься! – взмолились они перед солдатами. – Письма хоть послать разрешите».
Скулят все, воют. Заболели кто поносом, кто чем. Врача требуют.
А солдаты никаких не признают. Стоят на революционном своем посту – и все.
«Будете шуметь – перестреляем здесь же в казарме». – Это они буржуям.
Буржуи притихли. Смирились. Сидят уж четвертый день. На паек их зачислили, кормят помаленьку. Не кормить совсем тоже нельзя – подохнуть могут.
– Что же, отправят они их на фронт? – спросил я Фофанова.
– Не знаю, – ответил он скороговоркой. – Командир полка вишь шеперится. «Не имеем, говорит, законного права на это дело. Я, говорит, под суд за вас пойду». А солдаты говорят: «Наша теперь власть. Как хотим, так и делаем».
Пожалуй, отправят.
Перевыборы в Петроградский совет. Собрание бурное, как никогда. В казармы явились представители от всех партий, за исключением кадетов. Кадетские ораторы боятся выступать среди солдат: не одного уже поколотили…
Кадеты сошли со сцены. Борются две силы: эсэры и меньшевики, с одной стороны, большевики – с другой.
После ожесточенных прений большевики на нашем собрании одержали вверх.
Их лозунги, бросаемые с трибуны ораторами, каждый раз вызывали взрыв искренних аплодисментов.
В совет выбрали сочувствующих большевикам – Дерюгина, Игнатова и Чичкина.
Для контроля над депутатами (за кого они будут голосовать на заседании) выбрали Петрова. Ему вменили в обязанность сидеть в зрительном зале и не спускать глаз со своих представителей.
Уполномоченный по перевыборам возражал против такого «недоверия» к только что выбранным депутатам. Не послушали.
А депутатам дали короткий словесный наказ:
