Владимир Осипенко - Привилегия десанта
Живите, внуки, долго и счастливо, но помните, что пришлось пережить вашим прадедам.
Семинар
Учительство — не утраченное искусство,
но уважение к учительству — утраченная традиция.
Жак БарзэнКоль Колич, Николай Николаевич… полковник Кузнецов. Легенда Академии Фрунзе. Но это мы потом выяснили, а пока и друг друга-то толком по именам не знали. Носимся по Академии как угорелые, узнаём, где какая кафедра, обустраиваем семьи в Москве. К вечеру, выжатые как лимоны, травим анекдоты и вспоминаем о «русско-японской войне». Короче, дожидаемся конца самостоятельной подготовки, чтобы на перекладных добраться кому в Бирюлёво, кому на Алтуфьевку, чтобы там расставлять мебель и до полуночи приколачивать к бетонным стенам временных квартир полки и ковры.
Открывается дверь, заходит какой-то полковник.
— Товарищи офицеры!!!
Встали, смотрим. Чеканным шагом «дед» прошёл к доске, чётко повернулся:
— Товарищи офицеры!
Смотрит на нас, как на провинившихся школяров. У самого на груди «иконостас» восемь на семь и треть из них — фронтовые награды. Конечно, уважаем, но в чём мы виноваты, не поймём.
— Вы чем занимаетесь? Почему никто не готовится к семинару по тактике?
— Так он же через два месяца, — сказал кто-то из самых продвинутых. Остальные дальше чем на пару дней вперед вообще не заглядывали.
— Вот именно, всего два месяца, времени в обрез, надо готовиться.
Развернулся и ушёл. Это что же за хрень такая, к которой за два месяца готовиться надо?
— Это не хрень, а семинар по обороне. Сам по себе ничего особенного, но Николай Николаевич вам матку вывернет, — злорадно просветил нас старше-курсник.
Открыли программу семестра, в числе многих других нашли и этот семинар. Шесть часов. Ничего, с десантным легкомыслием решили мы, не такие дела заваливали, прорвёмся.
Вспомнили мы о семинаре, как водится, за два дня. Что успели, почитали, оформили карты и схемы, попытались по наивности распределить вопросы.
Николай Николаевич знакомым уже чеканным шагом вошёл в аудиторию. Жути на нас нагнали много, тишина гробовая. Желающих умными вопросами провести разведку боем не нашлось. Двумя словами преподаватель довёл важность рассматриваемой темы и назвал первую жертву. Ею стал единственный в группе Герой Советского Союза майор Николай Кравченко.
Как Кузнецов пытал его! Инквизиция, НКВД и гестапо отдыхают. Коля потел и бледнел, краснел и заикался, а его тёзка как клещами вырывал формулировки именно теми словами и в той последовательности, как они были записаны в боевом уставе. Мы сидели, как бандерлоги, и немигающими глазами смотрели, как Каа в форме полковника Советской Армии заглатывает нашего собрата.
Из ступора всех вывел звонок на перерыв. Каждый настолько живо представил себя на месте Кравченко, что никто даже не помыслил выйти на перекур. Все схватились за уставы, как будто увидели их впервые в жизни. Особенно старались те, кому по жребию выпал второй вопрос. Только отмучавшийся Коля Кравченко, мокрый как мышь, сидел на стуле и безмятежно смотрел в потолок. Перерыв пролетел мгновенно.
Вошёл Николай Николаевич, и я с тяжёлым сердцем и нехорошим предчувствием вынужден был закрыть устав.
— На второй вопрос пойдёт отвечать… — Кузнецов равнодушно посмотрел на задранные вверх руки, последовала классическая МХАТовская пауза, — майор… Кравченко!!!
Это было всё! Гитлер со своим вероломством, коварством и внезапностью от зависти перевернулся в гробу. На Колю было жалко смотреть. Он, единственный из пятнадцати уже отмучавшийся, сидел здесь, но в мыслях был очень далеко, моргал глазами и не понимал, что происходит. Сидящий рядом «слухач» шипел ему про второй вопрос, и Коля, бледный и недоумевающий, на ватных ногах вновь вышел к доске. Коль Колич, наоборот, как будто первый раз видит, внимательно уставился на слушателя. Шёл третий час семинара…
Когда изрядно потрёпанные, пожеванные, но живые мы, вопреки всему, пережили этот ужас, первое, что сделали, не сговариваясь, почти все — это открыли программу и посмотрели, когда следующий семинар по наступлению, который будет вести полковник Кузнецов. Ёлы-палы, осталось всего (!) три месяца, можем не успеть!
Сын десантника
Первую половину жизни
нам отравляют родители,
вторую — дети.
Кларенс ДарроуНу, кто из родителей не порадуется, если ребёнку уже в первом классе за успехи в учебе вручили приглашение на Новогоднюю ёлку в Кремль? И я порадовался. Поздравил сына и… забыл об этом. Засада раскрылась позже. Когда после бурной новогодней ночи я, было, собрался отдохнуть, оказалось, что самое время выезжать на ёлку. Предложение послать её (ёлку) куда подальше было отражено женой резонным «Ребёнок ждёт». Сын действительно уже сидел в прихожей, запакованный так, что из-под шарфа торчали только глаза. И вот, когда все нормальные люди ложились спать, я с сыном попёрся через пол-Москвы на «главную ёлку страны».
Вымерший и вымерзший город. Нет, где-то было тепло и уютно, но на улице стоял 20-градусный мороз. Строгие дяди на входе в кремлёвский дворец проверили пригласительный, сына впустили, а мне предложили подождать. Хорошенькое дело! Где ждать, на улице!? Во встрял!!! Радовало только то, что я не один такой, но на морозе каждый умирает в одиночку.
Сомнения меня терзали недолго и я, проявив десантную смекалку, бросился в единственно доступное тёплое в это время в Москве место — метрополитен. Сел на кольцевую и с чистой совестью заснул. Даже не заснул, а только прикрыл глаза, но когда я их открыл, полтора часа уже пролетели. И, конечно, по закону подлости на противоположном конце диаметра.
Лечу на рысях в Кремль и издали слышу непонятный вой. Оказалось, что это голосили счастливые участники новогоднего торжества. По причине нежного возраста их просто так не выпускали, а выстраивали в колонну по кругу, и это шествие проходило во дворе Кремля между Дворцом, Царь-пушкой и Царь-колоколом. И они, все как один с одинаковыми подарками, как зеки на прогулке по тюремному двору, нарезали круги. Для полноты картины стоящим в оцеплении дядям не хватало арапников и овчарок на поводке. Родители из-за волчатника выкрикивали своих, дети бросались к ним и все дружно убегали с мороза. Кого за первый круг не окрикивали, на втором начинали шмыгать носами, а на третьем уже ревели в голос. Судя по накалу страстей, у некоторых круги приближались к десятку. Мой не голосил, но находился на последней стадии измены: сопли уже текли и глаза были красные.
