Вячеслав Козляков - Герои Смуты
Государев двор был буквально опутан разветвленной сетью родственных связей. Не были исключением и князья Пожарские. Возможно, что «ниточка» от них через родство с упоминавшимися князьями Хворостиниными лежала к самим Годуновым. Муж княгини Анастасии Ивановны (урожденной Хворостининой) был двоюродным братом деда князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Ее же родная племянница Авдотья Дмитриевна Хворостинина была замужем за одним из временщиков правления царя Бориса Годунова — Степаном Степановичем Годуновым[341]. Родственные земли старшей ветви князей Пожарских — село Могучее и другие земли, переданные в 7095 (1586/87) году княгиней Анастасией Ивановной Пожарской в Спасоевфимиев монастырь, — располагались рядом с родовым селом Волосынино (Мугреево) князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Впоследствии ему также удалось получить их обратно «по родству». В писцовых книгах 1620—1630-х годов они уже записаны вместе с другими его мугреевскими селами и деревнями. Князь Дмитрий Михайлович распорядился селом Могучим в своем завещании, хотя Спасоевфимьевский монастырь продолжал оспаривать владение этим селом детьми князя[342].
И всё же ссылок на родство с Щелкаловыми или Хворостиниными недостаточно, чтобы понять, каким образом мать князя Дмитрия, княгиня Мария Пожарская, стала со временем верховой боярыней царицы Марии Годуновой. Видимо, причины лежали еще и в тесных родственных связях стародубских князей Пожарских и Гундоровых (на которые прежде не обращали достаточного внимания). Князь Андрей Иванович Гундоров и отец Дмитрия Пожарского князь Михаил Федорович вместе выступили в 1586/87 году душеприказчиками в духовной князя Федора Ивановича Стародубского[343]. Вскоре отца князя Дмитрия не стало, а карьера князя Андрея Ивановича Гундорова стремительно пошла вверх. В боярском списке 1588/89 года он сначала был записан в выборных дворянах по Рязани, а затем в том же году попал в «московский список». В чине московского дворянина князь Андрей Иванович Гундоров был назначен на Земский двор (полицейский приказ для управления Москвой), и был «з государем»[344]. Спустя десять лет, в 1598 году, он служил уже не где-нибудь, а во дворце, и именно ему Борис Годунов поручил ведать двор царицы Марии Григорьевны. В качестве «дворецкого» царицы князь Андрей Иванович подписал Утвержденную грамоту, а в Серпуховском походе того же года он «у государыни у ествы сидел»[345]. Сам князь Дмитрий Михайлович считал его «старейшим дядей»; в местническом споре князя Андрея Ивановича Гундорова с князем Василием Федоровичем Мосальским в сентябре 1603 года он отвечал на суде за своего родственника[346]. Большей протекции, чем знакомство и родство с дворецким царицы Марии Годуновой, вероятно, и не требовалось, чтобы попасть в ее двор.
Высокое положение матери в царицыном дворе помогало и сыну. В 1598 году князь Дмитрий Михайлович в чине стряпчего с платьем подписал Утвержденную грамоту об избрании на царство Бориса Годунова[347]. Пусть его подпись значится где-то в самом конце списка членов Государева двора, бывших на избирательном земском соборе, но Дмитрий Михайлович всё равно оказался не рядовым участником тех знаменательных событий. Двадцатилетний придворный впервые стал сопричастен к историческому решению о смене династии Рюриковичей на царском троне. На князя Дмитрия Пожарского, как и на других служилых людей, поддержавших избрание Бориса Годунова на царство, должны были просыпаться щедроты первых месяцев его царствования. Однако благоволением правителя он наслаждался недолго. По какой-то неясной причине князья Пожарские попали в немилость Годунову.
Как обычно бывало у царя Бориса Федоровича, он не действовал напрямую, но определенно давал понять неугодным, что недоволен ими. Один из родственников князя Дмитрия Михайловича по старшей линии, князь Петр Тимофеевич Пожарский, в 1599 году получил «невместное» назначение на службу в объезжих головах в Москве с ростовским князем Михаилом Федоровичем Гвоздевым. Конечно, князь Петр Пожарский отказался от такого назначения и был сослан «на Низ» уржумским воеводой, что тогда однозначно трактовалось как опала[348]. Неудовольствие правителя почувствовали на себе и другие князья Пожарские, ведь это был уже не первый случай, когда князь Петр Пожарский отказывался от службы: по какой-то причине он пропустил Серпуховский поход 1598 года (предполагалось его назначение в «объезщики — огни вынимать»). Служба была «без мест», поэтому на всех челобитчиков была наложена государева опала[349]. Вот когда князь Дмитрий Михайлович горько вспомнил свое «бессемейство», отсутствие рядом с ним в роду и на службе отца, братьев, родных дядьев. Позднее, говоря об этом местническом деле 1599 года, князь Дмитрий Пожарский объяснял: «то… было зделалось нашим безсемейством… в те поры пришла на матушку мою и на меня государева опала, и в чем… ево государева по нашей вине была опала, в том ево царская воля»[350].
Жизнь при дворе рано приучала к тому, что в московской политической системе всё зависело от царской воли. Опала воспринималась как вполне заслуженное наказание. Иногда она длилась годами (князя Петра Пожарского сменили в Уржуме только в 1601 году)[351], иногда гнев правителя проходил очень быстро. Князь Дмитрий Михайлович тоже воспринял эту мудрость терпеливых придворных и говорил: «…и в чести живут и в безчестье»[352]. Вскоре ему самому пришлось убедиться в справедливости данных слов, когда возник его местнический спор с другим молодым придворным князем Борисом Михайловичем Лыковым из рода князей Оболенских.
Дело началось в сентябре—октябре 1602 года по необычному поводу. Князь Дмитрий Михайлович, возможно, уже получивший более высокий чин стольника[353], вступился за честь своей матушки, назначенной в верховые боярыни царицы Марии Григорьевны Годуновой после матери князя Бориса Лыкова. Однако у этого суда была более глубокая подоплека, скрытая от посторонних глаз. Дело в 1602 году оказалось незавершенным, но спустя семь лет, в 1609 году, при другом царе, Василии Шуйском, и совсем в других исторических условиях к нему вернулись вновь. Тогда и выяснилось много любопытного, позволяющего говорить, что князя Дмитрия Пожарского использовали для расправы с неугодным придворным — родственником Романовых.
Пожарский стремился отстаивать честь своего рода при любых обстоятельствах. Один из первых исследователей местничества А. И. Маркевич подсчитал, что он местничался больше других современных ему членов двора — около двадцати раз (Ю.М. Эскин приводит цифру в 22 местнических случая). И это не считая тех местнических случаев, когда он вступался за своих родственников. Не случайно появится поговорка: «По милости царской сам себе Пожарской»[354]. В 1602 году, когда князь Дмитрий Пожарский только начинал отсчет своих споров о местах в дворовой иерархии, ему пришлось нелегко. Князь Борис Лыков указывал на скромные службы прямых предков князя Дмитрия Михайловича, а оспорить этот факт было крайне сложно. Тогда молодой Пожарский избрал «старомодную», устаревшую систему защиты[355] и стал ссылаться не на службы отца и деда, а на службы других стародубских князей — Ромодановских, Хилковых, Татевых, Кривоборских и Палецких. Князю Борису Лыкову, вхожему в дом Никиты Романовича, породнившемуся с опальным родом (он женился на сестре постриженного в монахи боярина Федора Никитича Романова)[356], приходилось нелегко. Впервые князь Дмитрий Михайлович получил возможность заявить перед разбиравшей дело боярской комиссией — боярином князем Михаилом Петровичем Катыревым-Ростовским и окольничим Иваном Михайловичем Бутурлиным — о прежних опалах, которые не позволили никому из князей Пожарских занять подобающее место при царском дворе. Оболенским князьям Лыковым, конечно, не было дела до судьбы стародубских князей Пожарских. Чувствуя несправедливость дела, начатого против него князем Дмитрием Михайловичем, Лыков отбивался неуклюже, подтасовывал факты, как было с указанием на назначение князя Петра Тимофеевича Пожарского в объезжие головы в 1599 году. Вопреки словам Лыкова, оно не состоялось, что и было еще тогда отмечено в разрядных книгах. Также он отказывался принять логику счета всех стародубских князей с родом князей Лыковых[357].
