Андрей Васильченко - Сумрачный гений III рейха Карл Хаусхофер
Письмо Альбрехта Хаусхофера, адресованное Рудольфу Гессу
23 ноября 1934 года
Дорогой господин Гесс!
Едва я только выслушал Ганса Конерта[31] и соответствующим образом информировал его, как раскрываю сегодняшний номер «Народного обозревателя» и с великим сожалением для себя обнаруживаю, что мои надежды относительного польского вопроса оказались призрачными. Одностраничная статья в сегодняшнем выпуске «Народного обозревателя» и изложенная в ней позиция полностью противоречат принятому Вами вчера решению. Если в среду речь шла о репортаже одного из корреспондентов, то сейчас речь идет о редакционном материале официального партийного печатного органа. Едва ли есть необходимость описывать возможные последствия этого.
После этого инцидента хотелось бы надеяться, что после Вашего вчерашнего решения в нашей сфере деятельности наступят мир и порядок. Для этого считаю необходимым осуществить два следующих мероприятия.
На страницах «Народного обозревателя» должна появиться совершенно объективная статья о целях и задачах «Немецкого объединения» в Западной Пруссии, которая должна стать противовесом материалам, ранее появившимся в «Народном обозревателе». Предполагаемый материал не должен содержать в себе полемических колкостей и не должен вызывать внешнеполитических сомнений, так как деятельность «Немецкого объединения» была санкционирована польским правительством. Для публикации подробного рода материала необходим Ваш авторитет, так как в свете событий последних недель едва ли «Фольксдойче Совет» может обладать достаточным влиянием на редакцию «Народного обозревателя».
Нужно распространять по партийной прессе строгое предписание воздерживаться от репортажей, посвященных внутренним отношениям в немецких этнических группах.
Я знаю, что у Вас сегодня рабочий день полностью расписан, поэтому попытаюсь с Вашего согласия позвонить завтра рано утром.
Альбрехт Хаусхофер.
Письмо Карла Хаусхофера, адресованное Рудольфу Гессу
Начало февраля 1935 года
Дорогой Рудольф, поскольку уже третий день как я выведен из строя чем-то вроде гриппа, то врач сегодня мне прописал строгий постельный режим. По этой причине письмо я диктую своей супруге. К сожалению, это настолько серьезная информация, что я нехотя вынужден отвлечь тебя от отдыха. Прошу к ней отнестись так же обстоятельно, как и я, когда ее диктовал. Приложенное к письму сообщение моих берлинских сотрудников доказывает, что мы сейчас стоим на пороге принятия тяжкого и жесткого решения. У меня так неспокойно на душе, что был вынужден сообщить в Рим, что останусь в Германии. Мне бы пришлось это сделать, даже если бы я не заболел. Я не могу отправиться туда, пока не будет принято окончательное решение. Пока же я следую рекомендациям врача. Хочу быть непременно здоровым к тому моменту, когда ты вернешься из гор. Мы должны будем расставить все акценты.
Ты знаешь, насколько несложно мне подать в отставку со всех постов. Ты также знаешь, что меня нисколько не заботят проблемы личного честолюбия. Тебе должно быть ведомо, что только забота о нашем деле заставляет меня оставаться на службе. Это — понимание всей ответственности за народнополитическую деятельность, что не присуще ни Боле, ни Йорку[32]. Твой же старый друг проявляет истинную заботу об этом деле, так как уверен, что должен уйти в историю именно в этой роли. Однако и то и другое вынуждает меня обратиться с просьбой о принятии однозначного решения.
Я не делаю к берлинским бумагам никаких преамбул. Это обстоятельство говорит само за себя. Боле и Йорк намереваются саботировать поощрение тех, кто уже полгода оказался в орбите нашей политики. Они сознательно бросают на произвол тех людей, которые поддержали нас, несмотря на личные жертвы, которые они понесли в интересах общегерманского дела. Должно ли мне быть стыдно за мои прошлые действия, из которых я не могу больше воспринимать себя старым солдатом? Можно ли бросать людей, которые и без того находятся в затруднительном положении?
Ты должен понять, что ни для моих берлинских сотрудников, ни для меня самого не является возможным дальнейшее сотрудничество с Боле и Йорком, которые не заслуживают никакого доверия. Если ты хочешь, чтобы и впредь выполнялись задания народной политики, но при этом намереваешься избежать затяжных боев между «Фольксдойче Советом» и полудюжиной министерств, то тебе придется озаботиться выработкой форм сотрудничества, при котором будет невозможны трения и перепалки. Опыт, приобретенный мною в последние месяцы, подтвердил мои худшие предчувствия — Боле, несмотря на свою устремленность к зарубежной деятельности, ни бельмеса не понимает в народной политике. Требуется, чтобы в твоем штабе появился человек, который бы не только разбирался в народной политике, но и заслуживал нашего с тобой доверия. В итоге сильно пострадавшая упряжка все-таки могла бы продолжить свой путь. Но путь она может продолжить только при выполнении этого поручения! Если же ты не пойдешь на это и не найдешь подходящего человека, то Боле удастся полностью осуществить своим замыслы. Судя по всему, он был с самого начала ориентирован на то, чтобы устранить меня из сферы народной политики, шторой он намеревался заниматься, избавившись от лишнего контроля.
Если мое предложение будут сочтено неприемлемым, то тогда тебе придется подписать приложенное к письму заявление об отставке, хотя ты знаешь, что мне не хотелось бы подобного развития событий. Обсудить детали мы могли бы в «Немецкой Академии», там нас никто не побеспокоит. Мы также могли бы пригласить людей, которые 26 февраля будут принимать участие в заседании Малого Совета. Они могут прикрыть отставку твоего старшего друга так, чтобы при этом не пострадала честь мундира. Никак не получается, чтобы по своей доброй воле я мог служить и своему народу, и тебе. Однако, даже поданная в приличном свете, моя отставка может привести к расцвету саботажа. Именно по этой причине мне не хотелось, чтобы именно сейчас проявлялись политические последствия ваших близоруких действий. Однако я более не могу нести за них ответственность.
Хайль Гитлер!
С искренними и сердечными приветами, всегда твой Карл Хаусхофер.
Письмо Рудольфа Гесса, адресованное Карлу Хаусхоферу
Мюнхен, 5 февраля 1935 года
Дорогой и глубокопочитаемый друг!
Прошу тебя передать «Фольксдойче Совету» мое в высшей степени официальное заявление. Я надеюсь, что проблема будет урегулирована в самое ближайшее время. Мне очень жаль, что эти волнения пришлись как раз на время твоей болезни. От всего сердца желаю тебе всегда хорошего самочувствия.
