Владимир Голяховский - Это Америка
— Твое знание русского языка и твой общий культурный уровень всегда будут плюсом для тебя.
А Лиле Элан рассказал:
— В Америке женщина — хирург — большая редкость. Я не могу судить о вашей квалификации, но уверен, что с вашим опытом вы сможете найти себе место в резидентуре. Не сидеть же вам всю жизнь ассистенткой доктора. У нас в Америке ничто так не ценится, как опыт и инициатива.
Это были золотые слова, очень нужные. Лиля даже повторила их Лешке:
— Слышишь? В Америке ничто так не ценится, как опыт и инициатива.
Перед уходом хозяева завернули им недоеденные блюда и дали сумку с их вещами:
— За наши вещи не волнуйтесь, мы потом заберем их у вас.
В тот незабываемый вечер Лиля впервые за долгое время погрузилась в мир образованных интеллигентных людей, к которому раньше принадлежала и сама. По дороге домой она думала: «Как жаль, что Алеши не было с нами, эти милые люди понравились бы ему, и он, конечно, им тоже понравился бы…»
28. «Сначала научитесь быть евреями»
В воскресенье в соседней синагоге был устроен традиционный sale, распродажа вещей, пожертвованных прихожанами. Распродажу устраивали два раза в год, но на этот раз ожидали эмигрантов, и в холле гостиницы висело объявление на русском: «РАСПРОДАЖА. Распродается одежда, обувь, белье, мебель, столовая и кухонная посуда, книги и электротехника. Многие вещи абсолютно новые, все в хорошем состоянии, по самой низкой цене!»
И внизу было добавлено: «Вырученные деньги пойдут на помощь неимущим и многодетным евреям».
Эмигранты читали и удивлялись. Для них это было новое явление.
— Интересно, что продают американцы? Может, удастся что-нибудь купить?
— А зачем продавать новые вещи? Заманивают дураков, чтобы покупали.
— Американцы богатые. Купили, чего им не надо, вот и отдают.
Повесить объявление велел старший раввин синагоги Хаим Лурье, образованный человек, прекрасный оратор, на его проповеди по субботам в синагоге собиралось много людей. Когда-то давно дедушка и бабушка Лурье уехали из царской России, по — русски он не говорил, но хотел привлечь новых эмигрантов к жизни синагоги.
Религиозных среди эмигрантов не было. В Нью — Йорке многие из них вообще впервые увидели синагоги. Особенно их поражал внешний вид хасидов. Они смотрели вслед черным фигурам и презрительно называли их «пейсатыми». Но объявление о распродаже подстегнуло интерес эмигрантов к синагоге. В субботу Исаак Капусткер, Миша Балабула, Лева Цукершток и еще несколько мужчин пошли туда. У входа они нерешительно остановились — что нужно делать? В большом зале синагоги все молились, головы были покрыты белыми полосатыми шалями — талитами[46], у некоторых к левому плечу и голове были привязаны черные кожаные коробочки — филактерии[47].
К ним шариком подкатился мистер Лупшиц, тоже в накинутом талесе:
— Я вам все скажу. Первым делом вы должны прикоснуться пальцами левой руки к мезузе[48], справа у входа, и поцеловать себе пальцы, вот так, — он показал. — Она охраняет дом. Теперь покрывайте головы ермолками и накидывайте на себя талесы, они лежат при входе. Берите молитвенники и садитесь рядом со мной.
Покрыв головы и накинув полосатые талесы, мужчины почувствовали себя неуютно. Молящиеся раскачивались взад — вперед и вполголоса певуче бормотали молитвы, сосредоточенно глядя в молитвенники. Женщин в зале не было[49].
Четверо эмигрантов тоже стали раскачиваться, делая вид, что молятся. В это время главный раввин и его помощники взошли на возвышение и запели молитву на иврите, повторяя «Барух Адонай, Барух Адонай» (Благословен Господь).
— Они славят Бога за сотворение мира, — прошептал Лупшиц.
После молитвы раввин громко прочел проповедь на английском языке: начал спокойно, потом разгорячился и закончил довольно эмоционально. Мужчины ничего не поняли, спросили:
— Почему он сердится?
— Потому что прихожане дают мало денег на синагогу, — прошептал Лупшиц. — Сейчас я пойду вперед, сегодня мне поручена честь нести Тору. Ха, за эту честь я заплатил большой куш, да. А вы сидите.
Раввин Лурье достал из шкафа бархатный футляр бордового цвета, обшитый золотыми нитками и украшенный золотой короной, с большим свитком Торы внутри, и торжественно передал ее Лупшицу. Коротенький Лупшиц привстал на носки, поцеловал край бахромы и медленно и гордо понес футляр между рядами. Каждый молящийся тянул к нему руку, чтобы прикоснуться, и целовал свои пальцы. За Лупшицом шли еще двое в талесах, они протягивали по рядам длинные палки с ковшиками на концах, и молящиеся клали в них деньги. Наши эмигранты тихо комментировали происходящее:
— На синагогу собирают, напугал их раввин.
Лупшиц со своей ношей подошел к ним. Что ж делать?.. Каждый нехотя достал по доллару и положил в ковшик.
Когда служба закончилась, раввин с помощниками стали прощаться у выхода с прихожанами. Дошла очередь до эмигрантов, и раввин поблагодарил их:
— Очень рад, что вы приобщаетесь к вере. Приходите молиться каждую субботу. А это подарки для вас и ваших семей. — И каждому вручили по большой бумажной сумке.
Мужчины растерянно поблагодарили и поспешили домой. В свертках лежали три пачки мацы, три халы, яблоки, бананы, банка с виноградным соком, банка майонеза, пачки лука и морковки и завернутая в пищевую пленку курица.
Слухи о подарках мгновенно распространились по гостинице.
— А мы, дураки, не пошли в синагогу… — вздыхали остальные.
* * *Рано утром в воскресенье эмигранты отправились в синагогу на распродажу. Капусткер встал на входе, прямо возле мезузы, и инструктировал всех, как уже опытный посетитель:
— Приложитесь пальцами к мезузе, а потом поцелуйте их. Мезуза охраняет дом.
Люди пожимали плечами, но исполняли — раз положено, надо делать.
В боковых комнатах были развешаны и разложены по столам в открытых картонных коробках множество вещей. Пожилые американки, волонтеры, любезно показывали товар, называли цену и собирали деньги за покупки. Эмигранты бродили по рядам пораженные — такого изобилия они не ожидали, да и цены были низкие — не выше десяти.
У женщин горели глаза. Рая, дочка Левы Цукерштока, уговаривала отца купить ей джинсы и туфли — сникерсы:
— Папа, папочка, это же мечта! Смотри, совсем новые!
— Хочешь ходить с обтянутой задницей, как эти американские прости господи?!
— Ничего ты, папа, не понимаешь: это модно! — и все-таки уговорила потратить пять долларов.
