Артем Драбкин - Я дрался в штрафбате. «Искупить кровью!»
— Кого-то из штрафников наградили за бой 18–20.8.1944?
— Только всех выживших взводных командиров. Я тоже был представлен к ордену Красной Звезды. Вот моя боевая характеристика из штурмбата, там об этом прямо говорится. Но этого ордена я не получил. По слухам, майор Русаков порвал мой наградной лист, или, может, еще что-то случилось. Точно не знаю…
— Вам довелось пройти с боями почти пол-Европы: Югославию, Венгрию, Австрию — и закончить войну в Чехословакии. После всего пережитого в оккупации, в концлагере и в штурмовом батальоне не было у вас желания «предать огню и мечу» всю вражескую землю?
— Из всех перечисленных вами стран вражеской землей, да и то с натяжкой, считалась только Австрия. А мстить гражданским немцам и австрийцам я не хотел, наоборот, даже иногда приходилось «цивильных граждан» защищать от возможного насилия. Один эпизод хорошо помню. После штурма Вены нас отвели в какой-то австрийский городок на отдых. Один из домов занял я с ординарцем и с командиром минометной роты. В доме несколько женщин, все перемазаны сажей, одеты в старушечьи платки и дряхлую одежду, чтобы скрыть истинный возраст. Боялись насилия. Мой ординарец Иван Прелоус принес большого зеркального карпа, бойцы спустили воду в местном пруду и набрали рыбы. Приготовили карпа, достали тушенку, сели ужинать. Решили выпить. Говорю хозяйке: «Битте, гибен зи гласс» (Дайте, пожалуйста, стаканы). Она дает нам маленькие рюмочки. Пришлось объяснить, что мы русские офицеры, а не хилая немчура. Хозяйка принесла большие фужеры. Поели, выпили, и тут в дверь тарабанят кулаками. Открываем, стоят пьяные солдаты из пехоты: «Лейтенант, у тебя тут баб до черта, поделись, дай нам парочку до утра!» Послал их куда подальше. Снова стук в дверь — на пороге стоят пьяные танкисты: «Лейтенант, дай баб!» И до утра еще парочку таких «делегаций» пришлось отправить к такой-то матери. Хозяйка нас спрашивает: «Как вас зовут, господа офицеры?» — «Алекс». — «Вы коммунисты?» — «Да». — «А нам Геббельс рассказывал, что придут коммунисты, все пьяные, дикие, с рогами, и будут всех женщин насиловать и убивать. А это оказалось ложью!..» Я только подумал, что ожидало бы эту «фрау», если бы в ее доме не оказались на постое два офицера… Пришлось как-то увидеть немку, сошедшую с ума, после того как пехотинцы ее целым взводом «обработали»… И когда за насилие над местным населением стали судить и расстреливать, то я этому факту не возмущался. Я столько в оккупации наслушался и насмотрелся, как немцы убивают евреев и славян, женщин, стариков, детей, как сжигают целые села, но… мы не должны были уподобляться этим зверям.
— Мне запомнилась строка из книги «Танки — фронту», цитата из краткого отчета заместителя командующего БТ и МВ РККА генерал-лейтенанта Н.И. Бирюкова, находившегося с инспекционной проверкой в 1-м гв. мех. корпусе в сентябре 1944 года — «в корпусе 15 офицеров были в немецком плену». Даже такой подсчет велся…
Я и не подозревал о подобной «статистике» раньше.
Сам факт вашего пребывания в немецком плену и в штурмовом батальоне как-то влиял на вашу дальнейшую армейскую службу?
— Да, влиял, и очень серьезно.
После освобождения из 10-го ОШБ меня направили для дальнейшей службы в 1-й гвардейский механизированный корпус, в 3-ю гвардейскую мех. бригаду.
Явился в штаб. Кто-то из штабных офицеров мне говорит:
— Пойдешь командиром пулеметного взвода в мотострелковый батальон.
Я спросил:
— Опять на взвод? Так что теперь, всю войну я взводным провоюю?
Штабной начал почти орать, и на шум из соседней комнаты вышел командир бригады, полковник. Комбриг поинтересовался:
— Чем тут лейтенант недоволен?
Штабной ему отвечает:
— А он из штрафбата к нам прибыл!
Комбриг процедил:
— А… Ну тогда все понятно, — и удалился. Поставили на взвод.
Несколько раз пришлось заменять выбывших из строя ротных командиров, но после получения пополнения из офицерского резерва меня сразу возвращали на прежнюю должность — командира пулеметного взвода.
Неоднократно хотели представить к ордену Красной Звезды — больше бывшим штрафникам у нас в корпусе не полагалось, — но каждый раз наталкивались на категорический отказ комбрига или моего командира батальона, отъявленного антисемита. Комбат по фамилии Зотов (или Изотов) мне постоянно «тыкал в глаза пленом»: мол, как ты мог, советский командир…
Жаль, что этот Зотов сам, на своей шкуре, лето сорок первого года не испытал… Он бы тогда себе такого не позволял.
После каждой успешной боевой операции выживших офицеров бригады награждали орденами, но я уже знал, что мне наград никогда не видать, хоть я и воевал честно и храбро, себя в бою не жалел.
— А что происходило после войны, когда началась массовая чистка офицерских армейских рядов от бывших пленных и «окруженцев»?
— К моему великому удивлению, меня оставили в армии, но, согласно приказу Сталина, всех «бывших», оставленных в армии во время «кадровой зачистки», снимали со строевых должностей, и категорически запрещалось присваивать им очередные звания, принимать в партию и в военные академии. Меня перевели на административно-хозяйственную службу. И только с приходом к власти Хрущева вышел новый приказ, снимавший ограничения с бывших военнопленных. Так что старшим лейтенантом я стал только через 15 лет после присвоения первого командирского звания. После войны я женился на девушке, которую знал с детства — жили на одной улице. Когда началась война, моей будущей жене Марии было всего пятнадцать лет. Она, убегая от немцев, под бомбежками пешком дошла до Воронежа, неся на руках двухлетнюю сестренку!.. Служил я в дальних гарнизонах да в пермской тайге. В 1971 году вышел в отставку в звании майора, поселился в Брянске и еще двадцать лет преподавал в школе военное дело.
Покровский Александр Семенович
Интервью Анатолия Мостового
— В мае 41-го я окончил семь классов. Было мне четырнадцать лет, когда началась война. Уже в октябре в наш город Кондрово пришли враги. Это было в Смоленской области. А уже в конце декабря стало заметно, что немцы собираются драпать на Запад. Готовилось и население к самому худшему, так как пошли слухи, что немцы будут угонять население. Худшее произошло. В конце января 1942 года немцы начали угонять население в свой «фатерлянд». Так я оказался в концентрационном лагере для восточных рабочих «ОСТ» в польском городе Торн. В этом лагере были советские граждане разных национальностей, собранные со всей оккупированной части СССР.
