Селеста Альбаре - Господин Пруст
— Папа предсказывал, что я умру на соломе; кажется, он был прав.
Все-таки г-н Пруст лишь подсмеивался над этими словами, а мне никогда не говорил, что «разорился». Но он был очень зол на того банкира, который втравил его в эту биржевую аферу:
— Просто поразительный кретин, я так и сказал ему.
Но, полагаю, это было сказано в письме. Точно так же, если он за три года до смерти и продал часть мебели, то отнюдь не из-за стесненных обстоятельств, а просто не знал, что делать со всеми этими вещами, когда мы уезжали с бульвара Османн. Более того, он даже хотел отдать вырученные деньги своей старинной приятельнице госпоже Шейкевич, чтобы помочь ей в трудную минуту.
Но, конечно, г-н Пруст заботился о состоянии своих финансов, не желая оказаться в один прекрасный день без средств, не более того. Однако как именно тратились деньги, его совершенно не интересовало. Одилон, к примеру, записывал все поездки у себя в книжечке, но никогда сам не предъявлял ее — просто г-н Пруст время от времени спрашивал его о накопившейся сумме, чтобы рассчитаться с ним, не задавая лишних вопросов.
Мне он иногда не платил по три-четыре месяца мои сто франков — тысячу с чем-то на нынешние деньги. Из них я еще оплачивала расходы по дому, которые, конечно, возмещались при представлении счетов. Впрочем, сам счета он никогда не проверял, а сантимы всегда округлял до франков.
Только один раз он заметил:
— Вы не находите, Селеста, что кофе с молоком — это дорогое удовольствие?
Поскольку я ставила в счета скорее меньше истраченного, чем больше, то и ответила ему:
— Вы хотите сказать, сударь, что я записывала то, чего не покупала?
— Ну-ну, Селеста, это просто шутка.
Очевидно, его интересовала моя реакция. Но больше ничего подобного не повторялось.
В самом начале, когда я только обучалась — а ведь он постепенно, мало-помалу, приучал меня к своим вкусам и потребностям, — устраивалось нечто вроде внезапных проверок.
Однажды — редкий случай — он входит в кухню, а я как раз кончала мыть кофейную посуду и уже вытирала чашку великолепной кухонной салфеткой. Видя это, он говорит:
— Дорогая Селеста, зачем вам эта салфетка? Ведь вода из крана чище.
— Сударь, салфетка чистейшая, прямо от прачки. А что, по-вашему, я должна делать? Подавать вам мокрую чашку?
— Хорошо, хорошо.
И он повернулся, не сказав больше ни слова.
В другой раз, собирая посуду на поднос, я взяла стакан, захватив его пальцами изнутри.
— Селеста, нельзя так брать даже грязные стаканы.
Я вся покраснела и извинилась. Слышали бы вы, как строго он это сказал! Но зато потом, всякий раз видя у кого-нибудь такой жест, я испытывала неприятное чувство.
Теперь о простынях. Он никогда не спал на одних и тех же по два раза. В самом начале он наставлял меня:
— Когда я ухожу, пожалуйста, не забывайте открывать окна для проветривания.
В зависимости от погоды и сезона для этого всегда оговаривалась продолжительность. Возвратившись, он спрашивал:
— Все сделано, Селеста?
— Да, сударь, я открывала окна, как вы мне сказали.
— Знаю, я проезжал мимо и видел, что они уже закрыты. Значит, он специально приезжал на такси для проверки.
Как-то раз я ему сказала:
— Сударь, насколько я понимаю, доверие прекрасно сочетается с надзором. Он улыбнулся и ничего не ответил. Если г-н Пруст хотел досадить или обидеть, это было ужасно. Он не тратил много слов, но каждое уязвляло и обижало. Помню, ему что-то немедленно понадобилось, и я ответила:
— Сударь, это невозможно.
— Дорогая Селеста, такого слова просто не существует.
— И тем не менее меня учили ему, сударь.
— Это неправильно, вы должны усвоить, что «невозможно» — не французское выражение.
Однажды, совершив оплошность, я воскликнула:
— Ах, черт побери! Он строго посмотрел на меня:
— Селеста, вы забываетесь. И это уже больше не повторялось.
В другой раз у меня оказался слишком большой список Дел, и я забыла об одном поручении. Поскольку он следил буквально за всем, то сразу же сделал мне замечание. Рассердившись, я сказала ему:
— Сударь, я просто в отчаянии, простите меня, но у меня не такая память, как у вас, я забыла.
— Дорогая Селеста, вы постоянно твердите, будто делаете все, чтобы угодить мне. Так вот, если делают с желанием, тогда ничего не забывают. Поймите, память, как и все остальное, можно развивать.
Меня так обидел его тон, что за всю последующую жизнь у него я ничего не забывала. И он так быстро приучил меня ко всему, что уже не приходилось делать мне упреки. Это стало гордостью моей жизни.
Но больше всего тиранство и недоверие касались телефона и записок; при его занятиях в этом заключалась вся жизнь, потому что от них зависели его выходы, необходимые для его работы, и вообще вся связь с внешним миром.
Когда я появилась на бульваре Османн, то не имела ни малейшего представления ни о телефоне, ни о том, как с ним обращаться. В квартире было несколько устройств с маленькими рычажками для переключения разговоров в ту или другую комнату и даже ответвление к консьержу, которое позволяло ему в течение дня принимать сообщения, а потом, когда просыпался г-н Пруст, передавать их наверх. Он научил меня пользоваться всем этим: сначала звонить самой, а потом и выслушивать звонки. Однажды вечером, уже проснувшись, он велел переключить рычажок в его комнате, дал мне нужный номер и сказал:
— Пожалуйста, возьмите аппарат и говорите.
Он стоял за моей спиной, а я дрожала как лист. Мое «Алло!» было столь невнятным, что г-н Пруст выхватил у меня трубку и стал говорить сам. Закончив, он повернулся ко мне:
— Вам нечего бояться, Селеста. Это очень просто. Вообразите, что разговариваете с кем-нибудь. Поняли? Теперь делайте, как я.
После этого он прочитал мне целый курс лекций о том, что нужно говорить: «Я имею честь разговаривать с г-ном графом де... г-ном X.? Или с госпожой Y.? И, конечно, при соответственных титулах, которые мне были указаны заранее. Мало-помалу и довольно быстро я освоилась со всем этим, несмотря на сохранявшийся еще страх. И скоро уже наизусть знала имена и номера телефонов всех близких знакомых г-на Пруста. Для этого я старалась тренировать свою память, как на то мне было указано в столь резкой форме. Кроме того, я вырезала небольшую картонку и записала всех друзей, чтобы проверять себя на случай сомнений. Когда надо было идти звонить в кафе на угол улиц Пепиньер и Анжу, я для большей уверенности справлялась по списку, чтобы не случилось каких-либо задержек. Г-н Пруст совершенно не переносил ожидания, да и сама я любила делать все быстро.
