Владимир Губарев - XX век. Исповеди
И второй "урок Ильюшина". Уровень промышленности страны всегда определялся развитием авиации. Потом к ней присоединилось и ракетостроение. Создание самолета - это не просто талант конструктора, но и возможности опытных и серийных заводов. Самолетчики всегда "заставляли" промышленность работать на более высоком уровне - не случайно в стране лучшие предприятия всегда относились к авиапромышленности. Ориентировка на "Боинги", западные аэробусы и недостаточное внимание к собственной авиации уже оборачивается катастрофой в промышленности, а следовательно, и во всей экономике. К сожалению, сию аксиому мы забываем.
Александр Несмеянов:
"ЛЮБЛЮ С ТАКОЮ ЮНОЙ МУКОЙ…"
У него была грустная фамилия, и он часто над этим подшучивал. Ну а все называли его "АН". И лишь она - ласково "Олень", "Олененок"…
Это была любовь, но он признался о ней лишь через три года после первой встречи. Наверное, больше уже терпеть не мог…
А случилось это так. Она опоздала на полтора часа к назначенному сроку. Запыхавшись, вбежала в комнату. Он возился у раковины, мыл руки… Она начала оправдываться, мол, шло совещание, и она никак не могла уйти раньше. Лицо у него было мрачное. Он сказал:
- Я люблю тебя. Я не могу жить без тебя, а ты не идешь, пренебрегаешь мной!
Он был сердит, она - счастлива, потому что слово "люблю" он сказал впервые.
А потом он написал стихи, в которых были такие строки:
Люблю ли я? Да. Слышать голос милый, Глядеть в лицо и видеть трепет губ, И взор, то полный жизни, то унылый, Сияющий с такою нежной силой Без крайнего волненья не могу… Еще люблю с такою юной мукой, С ненасытимой трепетной тоской, О, как люблю! И горько жму я руку Перед неотвратимою разлукой, Перед этой каменной, глухой стеной!…
Его любовь требовала стихов, и он писал их везде - в самолете, в своем кабинете, даже во время всевозможных заседаний, которых на его долю выпало великое множество - он был слишком известен в стране, знаменит, частенько сиживал в президиумах собраний даже рядом с самим Сталиным. Поэтические строки рождались сами собой, иногда он видел их несовершенство, но чаще понимал, что они профессиональны, потому что в поэзии он разбирался столь же хорошо, как и в науке, музыке и театре.
С Шостаковичем он беседовал о последней симфонии, с Эренбургом обсуждал его последний роман, с Тихоновым спорил о поэзии… Ну а с учеными он мог спокойно оценивать последние работы физиков-теоретиков, математиков или биологов, не говоря уже о химии, где он был не просто признан и оценен, но подчас и недосягаем.
Рядом с ним она была слишком молоденькой, слишком привлекательной, слишком оттеняющей его зрелость… Он переживал это до тех пор, пока любовь не захлестнула их. Потом они уже ничего не замечали, точнее - не обращали на это внимания…
Первые проблески их чувств заметили Жолио-Кюри и Эренбург. Они еще этого не знали, но мудрый француз, много переживший на своем веку и очень больной (опыты с радиоактивностью никому не проходят даром), смотрел на них с доброй улыбкой и даже нежностью. Наверное, он предчувствовал их будущее, которое ему не суждено увидеть. А Илья Эренбург - этот сильно постаревший, но по-прежнему энергичный ловелас - пытался слегка поухаживать за молоденькой переводчицей, и для этого устроил ей "экзамен по-французскому" (этот язык он-то знал блестяще!), и убедившись в ее профессионализме, тут же начал расспрашивать о винах. Она ничего не могла ему объяснить, так как попробовала бордо впервые в жизни, и повеселевший Эренбург тут же заметил, что "знать французский, не разбираясь в винах, невозможно!" Впрочем, не ощутив никакого интереса к себе, Эренбург поник, погрузился в размышления, очевидно, о пролетевшей молодости, когда ни одна из его собеседниц не могла устоять перед его вниманием… Ох, как давно это было!
"АН" сидел рядом, молчал, но глаз от нее не отводил… Она тогда поняла, что он постарался сесть к ней поближе. И так случалось все дни, пока они были в Стокгольме.
Он возглавлял делегацию Советского Союза на Конгрессе, а она служила на нем переводчицей.
Почему-то ей показалось, что этот крупный мужчина с очень ясными и глубокими глазами смотрит на нее везде, где они появлялись вместе. Даже на сцене, когда она переводила выступление депутата из Китая, она чувствовала его взгляд. Нет, она не боялась, ей нравилось, что остановила его внимание.. . Может быть, из-за того, что он был слишком известен -его портреты в газетах печатались столь часто, будто это был ближайший соратник Сталина.
Шло строительство МГУ на Ленинских горах. И это был символ новой жизни - по крайней мере, так думал Сталин, а потому "Высотке" над Москвой уделялось особое внимание. И ректор МГУ был в то время в центре внимания. Плюс к этому - Депутат Верховного Совета СССР, председатель Комитета по Сталинским премиям, член Всемирного Совета мира и так далее - всех почетных должностей "АН" и не перечесть, а еще ведь главное в жизни - наука… И тут почетные звания не заставили себя ждать -он становился членом многих университетов и академий мира, числом более двадцати, потому что вклад его в химию был столь значителен, что его давно уже считали "классиком"…
Но никто не ведал тогда, что он пишет стихи. Но теперь они стали иными - он был образован, а потому мог слагать строфы профессионально, различал, где графоманство, а где поэзия… Но в его стихах отсутствовало "Нечто", что превращает строфы в высшее искусство. Может быть, она явилась для этого?
У нее день рождения, а, значит, есть повод, чтобы преподнести цветы…
По узким улицам несу душистый груз
А уют и тишину отеля "Плаза".
А вот и дверь. Чуть сердце екает. Стучусь.
Она! Она! Внимательных два глаза
Под золотом волос, что только родились,
Меня встречают. Поздравляю. Сели -
На креслах и на краюшке постели…
Стокгольм - это город любви. В нем есть теплота моря и прозрачность Севера. По его набережным можно гулять бесконечно, потому что неповторимость дворцов и парков создает ощущение сказочности, куда каждый из нас старается попасть хотя бы на мгновение. А тут в их распоряжении были белые ночи, которые специально созданы для тех, кому не хватает любви…
Но сказка кончается, и надо лететь домой. Качнув озерами, уходит вниз Стокгольм из-под крыла аэроплана. Леса, заливы, шхеры пронеслись, Открылось море серо и туманно. Уходят вспять, торжественно плывут Сны, ослепительных сверканий груды, Фантазии, что через миг умрут, Дворцы, драконы, львы, слоны, верблюды… Наверное навек оставили вдали Заливами блестящий строгий город…
