Лев Шаховской - С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы
Перевал через хребет авангардной колонны. Гурко и штаб на перевале
В 9 часов утра 13 декабря генерал Гурко вышел из своего маленького домика в Орхание и, перекрестившись, сел на коня. Ординацы, конвой, выстроившиеся полукругом у домика генерала, двинулись за генералом по улицам Орхание. Каждый из нас без сожаления покидал неуютный, негостеприимный город, в котором сквозные, промерзшие дома без печей не защищали от холода. Утро было туманное; шоссе, по которому мы двигались в направлении ко Врачешти, обледенело за ночь и было скользко, как хорошо отполированное стекло. Лошади не шли, а скользили по нему и разъезжались ногами в разные стороны. Мы то и дело обгоняли спешившихся всадников, тянувших своих коней за повода; многие из лошадей хромали, побив себе ноги при падении; попадались нам также на пути тяжелые фургоны, запряженные четверкой лошадей, неподвижно стоявшие посреди дороги; напрасно солдаты кричали и били лошадей кнутами и палками, обессилевшие животные рвались вперед, скользили ногами и падали на лед. С дороги свернуть было некуда, ибо с одного края шоссе пролегал замерзший ручей, а с другого лежал снег выше пояса.
Генерал Гурко ехал впереди медленным шагом, молчаливый и задумчивый. Много случайностей представлял начатый сегодня переход через Балканы. Удастся ли без потерь выйти из гор на Софийскую долину, насесть на турок с тылу или, быть может, турки уже знают, стерегут наше движение и готовятся встретить наши колонны, стянувшиеся в узкое горное дефиле, частым огнем с высот и в ущелье? Много рискованного представляло предпринятое сегодня движение! Доехав до селения Врачешти, мы повернули по шоссе влево в ущелье и, сделав ущельем около шести верст, остановились против неширокой дорожки, отделявшейся от шоссе и круто загибавшей в гору. Вся видимая по горе часть этой дорожки и шоссе у подошвы горы были запружены войсками: солдатами, орудиями, зарядными ящиками, конными и пешими людьми. Говор и шум стояли в этой толпе, медленно, медленно втягивавшейся в гору до того медленно, что казалось по целым часам те же группы, те же лица стояли все на том же месте. Генерал сошел с коня против этой дорожки и направился к войлочным кибиткам, разбитым у шоссе уполномоченным Общества Красного Креста; тут предполагалось также и место для будущего перевязочного пункта. В кибитках уже лежало несколько человек больных, большей частью ушибами при падении вместе с лошадьми на скользкой дороге; лежал тут на соломе улан с переломленной ногой и сильно морщился от боли; лежало несколько человек солдат, покрытых одеялами, благодетельно припасенными заботливостью Красного Креста. Генерал Гурко, едва сошел с коня, был сейчас же окружен начальниками частей, с которыми он то говорил в одиночку, то громко обращался ко всем. День наступил между тем солнечный, ясный и нехолодный, и это считалось хорошим предзнаменованием в отряде. Замечательно, что все дни битв генерала Гурко с неприятелем сопровождались ясным солнечным блеском и теплотой. Так это было в первом за-Балканском походе, так было и под Горним Дубником, Телишем и, наконец, у Правицы и Этрополя. Сегодня, после ряда морозных дней и вьюги, природа подарила нам снова солнечный, нехолодный день, ослепительным блеском озаривший кругом снежные высокие горы. Но генерал был, видимо, чем-то недоволен; он нетерпеливо ходил взад и вперед около войлочных кибиток, ежеминутно посылал ординарцев в гору с приказаниями и сердито глядел на запруженную солдатами горную дорожку. В самом деле, было уже три часа дня, а половина авангардной колонны еще не втянулась в гору; переднее орудие с пяти часов утра до трех часов дня не успело дойти до перевала.
– Чуть крутой подъем, – объяснял громко генерал какому-то офицеру, – лошадей долой! На людях везите; чтобы, как говорится, – шло. Как невозможно? На лошадях невозможно – люди, если нужно, на стену вывезут…
С горной дорожки доносились между тем крики, понукания, иногда песни, повторенные глухим эхом гор. Там совершалась тяжелая работа. Дорожка, отлого входившая в гору, поворачивала далее на крутизну и вплоть до перевала, всего около пяти верст, шла постоянно на крутую гору. Дорожка эта обледенела до того, что пешему человеку мучительно было взбираться по ней; легко было, сделав версту такого пути, совсем выбиться из сил. С правой стороны дорожки виднелся обрыв, становившийся тем глубже, чем выше приходилось подниматься в гору; за обрывом лежала большая, полукругом расположенная гора, сплошь поросшая лесом и загораживающая горизонт. Слева поднималась также гора, покрытая лесом. Белый как пух снег повсюду да лес на склонах и вершинах гор окружали ледяную дорожку. Лошади давно были выряжены из орудий и зарядных ящиков, и солдаты впряглись в них сами, перекинув гужи и веревки себе за плечи; у каждого орудия участвовало в работе по двести солдат, из которых одна половина тянула орудие, другая несла ружья и мешки рабочих. Крики и понукания на всевозможные лады царили от места подъема и до далекой, еще невидимой высоты: тяжело согнувшись, по четыре и по шести человек в ряд, солдаты тянули на себе вверх массивное чудовище, скользя ногами, падая, поднимаясь и снова нагибаясь всем телом.
– Ге-е-ей! У-у-у! вали, вали, вали! уррра-а! – раздавалось по горе. Еще повыше, впереди, у зарядного ящика, через каждые две минуты звучала монотонная, на один и тот же лад повторяемая песня: «Гей, двинем, пойдет, пойдет, идет! Иде-оо-т! – песня, покрываемая и ближними, и дальними неумолкавшими ни на секунду криками. – Ге-е-ей, у-у-у, вали, вали, вали! уррр-а!
И надо всей этой извивающейся по дорожке в гору толпой, шумящей, кричащей, напряженно тащившей огромную тяжесть, простирали высокие деревья свои причудливо вырезанные ветви, густо опушенные снегом. Между тем орудия и ящики двигались медленно, с ежеминутными продолжительными остановками; передние задерживали постоянно задние. Генерал Раух бегал от одной кучки солдат к другой, понукал, кричал:
– Вперед! Четвертое орудие – марш!
– Дорога заграждена, – раздавался ответ.
– Вперед! Вперед! – кричал генерал, пробираясь сторонкой орудия по глубокому снегу.
Мешкать было нельзя. Раух, разослав с разными приказаниями всех своих ординарцев, остался один в средине колонны, видимо измучился и устал страшно. Между тем генерал Гурко то и дело присылал к нему своих ординарцев с вопросами: «До какого места дошли орудия?», а иногда и с суровыми восклицаниями, написанными на клочке бумаги: «Спят у вас, что ли, люди?». Но люди не спали: они тянули и тянули вверх огромные тяжести, устали, измучились, но не унывали. Вот кучка солдат Козловского полка, остановившаяся с орудием в ожидании зарядного ящика, заградившего путь впереди.
