Леонид Аринштейн - Петух в аквариуме – 2, или Как я провел XX век. Новеллы и воспоминания
Жигарев поздоровался в своей обычной немного угрюмой манере и спросил:
– Устали? Обед будет не скоро, так что пока мы с Вами что-нибудь перехватим.
Поднялись на веранду, где на плетеном столике стояла водка и вполне скромная закуска. Ели мы почти молча: разговор не клеился, но потом маршал, очевидно вспомнив, что я имею отношение к иностранным языкам, сказал:
– Я никогда не понимал, зачем в военных академиях всех поголовно учат иностранному языку. Всё равно его никто никогда не знает. Да это и не нужно: достаточно подготовить небольшой контингент хороших переводчиков. Разговаривать с иностранцами надо на своем языке – а переводчики переведут. Получается даже торжественно.
Я понял, что маршал имеет в виду памятную ему поездку в Англию, когда он в качестве министра гражданской авиации торжественно открывал новую линию «Аэрофлота» Москва – Лондон. Об этой его миссии в Академии рассказывали примерно следующее: банкет в Лондоне по случаю открытия новой линии был, что называется, на славу, и на обратном пути маршал появился в пилотской кабине, требуя от командира корабля, чтобы тот дал ему управлять самолетом. Командир отказался, маршал требовал, разгорелась ссора, и командиру корабля пришлось силой нейтрализовать маршала. По прибытии в Москву об инциденте тут же доложили в ЦК. В результате пилот получил благодарность за решительные действия в сложной ситуации, а Жигарева освободили от должности министра. Потом его простили и с серьезным понижением назначили начальником нашей Академии.
После завтрака маршал предложил немного пройтись. Однако едва мы сделали несколько шагов, выяснилось, что ему нездоровится (вид у него действительно был неважный) и ему лучше полежать. Я, если хочу, могу прогуляться сам – заблудиться здесь невозможно, – а то могу тоже полежать или посидеть на веранде. Я выбрал последнее.
После недолгого отдыха мы все же вышли прогуляться. Заодно маршал предложил посмотреть его мастерские, которыми, судя по его интонации, он очень гордился. Действительно, множество всякого инструментария и новенькие станки для обработки металла впечатляли. В столярной мастерской маршал взял рубанок и, не знаю уж зачем, стал строгать лежавшую на верстаке и так хорошо обструганную доску. Но то ли рубанок был не налажен, то ли маршал после водки не рассчитал сил, но он снял такую толстую стружку, что в гладкой доске образовалась выбоина. Он даже расстроился. Я не удержался, попросил у него рубанок и стал демонстрировать свое плотницкое умение: подправил нож, легонько снял несколько стружек и тем немного сровнял неровность. Не знаю, обиделся Жигарев или обрадовался, но так или иначе, этот подвиг явно перевесил в его глазах мои прошлые заслуги, включая владение туземными языками.
Я подумал, что теперь самое время, сославшись на его недомогание, отправиться в обратный путь, но едва я об этом заикнулся, он прервал меня и сказал, что сейчас мы идем обедать. Я ожидал, что за обедом появятся кто-то из его близких или, может быть, другие гости, но за столом мы опять оказались вдвоем. Выпивки на столе было довольно много, но маршал и сам почти ничего не пил и меня не агитировал, как это обычно случалось на застольях у знакомых офицеров, где доходило чуть ли не до мордобоя: «Шесть полковников просят Вас выпить с ними, а Вы…».
К концу обеда маршал пришел в столь благодушное настроение, что начал вспоминать свою боевую молодость, когда в Гражданскую войну он был командиром пулеметной тачанки. Меня так и подмывало запеть:
Мы в бой поедем на тачанке
И пулемет с собой возьмем, —
но для такого коленца я все-таки выпил недостаточно.
Между тем Жигарев стал рассказывать что-то интересное, так что я даже навострил уши: как в году 19-м или 20-м к ним в часть приезжал Троцкий – в то время главком Красной армии. Он знакомился с пулеметными тачанками, которые были тогда в армии новшеством.
– Да, это был настоящий главком, настоящий стратег, – говорил Жигарев, грозя кому-то указательным пальцем. – Он сразу понял, что значит тачанка. Он понимал, что бой должен быть не окопным, а маневренным, и тачанка будет самым подходящим оружием для этой цели. Это уже потом приписали Сталину, что он-де разработал тактику маневренной войны, в противовес линейной тактике, на которой русская армия десятилетиями строила свои боевые действия. На самом деле это всё ввел в Красную армию еще Троцкий во время Гражданской войны. Да. Сталин просто украл у него эти идеи и приписал их себе. Украл – как и многое другое у многих других.
Развенчание Сталина было в те годы делом обычным. Но дифирамбы главкому Троцкому мне тогда еще слышать не приходилось, тем более от бывшего главкома военно-воздушных сил СССР.
* * *Я возвращался в Калинин с ощущением какой-то внутренней неудовлетворенности. Ведь с самого начала было ясно, что этот визит не нужен ни мне, ни маршалу, что не могло между нами возникнуть то взаимопонимание, та душевная теплота, которые, собственно, и составляют суть нормального человеческого общения.
А может быть, и могло, да не получилось? Ведь зачем-то пригласил меня маршал к себе, ведь хотелось же ему, наверное, что-то сказать, как-то выговориться. Его неожиданная вспышка насчет «беспородных щенков» и его друга Еременко, пожалуй, и была подступом к такого рода разговору. Но и здесь сработали какие-то тормоза.
«Ладно, – уговаривал я себя сквозь дремоту в полупустой электричке, – еще будет случай – поговорим».
Случая больше не представилось.
Вскоре пришла весть, что Павел Федорович скончался[29].
Генерал-лейтенант Скорняков
В 50-е—60-е годы войска противовоздушной обороны развивались необычайно бурно и динамично. Вокруг крупных городов, промышленных центров, в важных приграничных районах разворачивались радиолокационные станции (РЛС), устанавливались зенитно-ракетные комплексы. Понятно, что столь бурное развитие не обходилось без неприятностей. То самопроизвольно стартует ракета, то РЛС завалит снежная лавина, то свалится истребитель…
После каждого такого ЧП в нашей Академии появлялся очередной генерал, снятый с командования проштрафившейся частью или соединением. И если когда я начинал свою работу, в Академии было пять или шесть генералов, то за относительно короткий срок их число удвоилось.
С большинством генералов у меня никаких личных отношений не возникало. Здоровались, перебрасывались парой незначащих фраз, что-то решали на каких-то советах, в каких-то комиссиях. Не более того. И все же с одним из генералов у меня сложились дружеские отношения гораздо более тесные, чем с кем-либо еще из служивших или учившихся в Академии.
