Анна Маркова - Святитель Тихон. Патриарх Московский и всея России
Патриарх пригласил моих спутников. Они вошли. Его святейшество поднялся из кресла, я тоже встал. Вся остальная часть беседы и прошла стоя. Преподав вошедшим благословение, Патриарх сказал: «Я одобряю вашу жалобу во ВЦИК. Конечно, обольщаться не следует, надежд мало, можно сказать, почти нет, но это не должно нас останавливать и разочаровывать. Мы должны все время держать в курсе церковных событий правительство. Обновленцы наглеют, и все, что происходит у вас, происходит по всем городам и в Москве. Конечно, жалоба сама собой, но мы должны непрестанно просить Господа, чтобы Он послал нам Свою милость и избавил бы нас от этого церковного несчастья…»
После некоторой паузы Патриарх продолжал: «Хорошо бы вам попасть с жалобой к Смидовичу. Многие говорят, что он более внимателен и, кажется, не такой уж ожесточенный против Церкви человек… но к нему попасть тоже искусство». Здесь Его Святейшество широко улыбнулся: по-видимому, слово «искусство» ему понравилось своей меткостью и смешением понятий.
Затем Патриарх расспрашивал моих спутников о приходских делах, посещаемости храмов, не преминул сказать о святости владыки Фаддея и, уже благословляя нас, пригласил нас ко всенощному богослужению в соборе Донского монастыря в субботу под Троицу.
На этом окончилась наша аудиенция.
Утром на другой день я опять был в патриаршей резиденции. Я пришел туда раньше обычного, чтобы, управившись с получением моих бумаг, успеть во ВЦИК, где меня должны были ожидать мои спутники. Но оказалось, что келейнику ничего не известно о моих бумагах, – надо было ожидать Святейшего, а он еще не появлялся. Жду час-другой, волнуюсь. В 12 часов келейник пригласил меня в кабинет. Его Святейшество стоял на конце ковровой дорожки, в том же бледно-розовом подряснике с широким вышитым поясом на талии. В креслах сидел представительный человек, судя по панагии – архиерей. Густая рыжая борода обрамляла его белое лицо. Он сидел, погрузившись в разбор каких-то бумаг, и на меня не обратил внимания. Его Святейшество преподал мне благословение и сейчас же передал мне большой пакет с надписью. Пакет был адресован Орлянскому. Мои бумаги находились в пакете. Что-то еще хотел сказать мне Патриарх, но к нему подошел митрополит Петр [Полянский] Крутицкий (это он сидел в кресле) с какой-то бумагой. Взяв у митрополита бумагу, Святейший, представляя меня ему, сказал: «Это молодой юрист от владыки Фаддея из Астрахани… Вот астраханцы жалуются на обновленцев… обирают у них храмы. Там командует Анатолий [Соколов]. Какой был тихий, скромный человек, а теперь поди как воюет с Церковью… Боюсь за владыку Фаддея, как бы они не сделали ему зла». Патриарх немного задумался, а потом уж продолжал: «Вот владыка Фаддей все просился на Волгу, ведь он волжанин, откуда-то из-под Нижнего… Ну вот теперь он на Волге. Надолго ли? Я ведь тоже люблю Волгу. Когда я служил в Ярославле – ходил на Волгу купаться, но в Рыбинске купанье лучше, я у Рыбинска Волгу переплывал. Бывало, иду с келейником купаться, а он дорогой уговаривает меня: не надо, дескать, так далеко плавать, можно и у берега. Я, конечно, соглашаюсь, а сам, куда там, у берега…» Он рассказывает, весело смеется, яркий румянец восторга расцвечивает его лицо.
«Ну, благослови вас Господь», – говорит он мне и широким крестом осеняет меня, подставляя мне правую щеку. Я вышел.
Я спешил. Кажется, на углу 3-го Донского переулка я бросился в первый попавшийся экипаж и, не торгуясь с извозчиком, поскакал на свидание со своими спутниками.
Орлянский… Кто-то мне сказал, что это был не Орлянский, Орлеанский. Может быть… не спорю. В тогдашней моей миссии это лицо занимало маленькое место. Из памяти даже ускользнуло и то, где я передал адресованный ему пакет: во ВЦИКе ли, на углу Воздвиженки и Моховой, или в Наркомюсте – на Кузнецком. Но тем не менее я ясно помню его лицо – этого начинающего полнеть 38-40-летнего человека. Он был среднего роста, с белым выхоленным лицом, черными волосами и наглым выражением глаз.
Он ли устроил нам прием у Смидовича, тоже не помню. Смидович принимал нас в угловой комнате, выходящей окнами и на Воздвиженку и на Моховую. Смидович был огромный мужчина, полный, едва умещавшийся в кресле. Он оказался очень внимательным и даже деликатным. Наша аудиенция у Смидовича окончилась его резолюцией на имя Красикова: «Красикову – принять меры к устранению неправильных действий Астраханского адмотдела».
Вот Красикова я помню. Едва мы переступили порог его кабинета и вручили ему жалобу с резолюцией, как он обрушился на меня, назвав меня тихоновским приспешником, контрреволюционером и еще как-то, а потом выпроводил нас, объявив свою «резолюцию»: «Больше ко мне не приходите и вообще не приезжайте в Москву по мракобесным делам. Жалобу разберем без вас, и ответ получите».
Да, Красикова я хорошо помню! Я вспомнил о нем и тогда, когда в конце того же года у меня дома был обыск.
Вечером в Троицкую субботу мы приехали в Донской монастырь. Был солнечный вечер, кругом стояла тишина, вернее, все было погружено в тихую задумчивость, спокойную грусть. Даже размеренный колокольный звон не нарушал торжественной тишины вечера, напротив, он вливался в эту тишину как необходимое дополнение, как аккомпанемент, сообщавший окружающему особое очарование.
От патриарших покоев до лестницы в собор стоял народ, он вытянулся в две шеренги, образовав живую улицу. Сейчас по этой дороге, среди этого множества людей, пройдет Патриарх. Дорога устлана сеном, пахнет мятой. Вот и процессия. Впереди идет иподиакон с крестом, вслед за ним несут подсвечник с горящей свечой, затем следуют иподиаконы с трикирием и дикирием. Вот и Патриарх. На нем зеленая шелковая мантия, длинный шлейф, который поддерживается сзади мальчиком в стихаре. На голове Патриарха белый куколь с ниспадающими на плечи херувимскими воскрилиями, на груди две панагии. Патриарх шел величественной твердой походкой, опираясь на жезл. Все в нем исполнено величия; и в фигуре, и в походке чувствуется мужество. Сейчас мне это виднее в обстановке официальной, чем в кабинете, в условиях, близких к домашним.
Патриарх вошел в собор по ярко-красной суконной дорожке, устланной цветами. У входа в собор его встретило многочисленное духовенство во главе с епископом Сарапульским Алексием [Кузнецовым], громадная фигура которого с густой рыжей бородой ярко выделялась на фоне всей процессии. Началось богослужение, отлично пел хор с канонархом. На величание Святейший вышел в богатом зеленом парчовом облачении, с омофором того же цвета, белая митра, увенчанная бриллиантовым крестом, сверкала всеми цветами радуги. Собор был переполнен молящимися. Елеопомазание совершал сам Патриарх. Мы подошли в десятом часу, а вообще служба окончилась в половине одиннадцатого. Усталости я не чувствовал: торжественность богослужения, величие праздника, переполненный собор вносили в душу бодрость и духовное наслаждение.
