Анри Труайя - Павел Первый
XI. Мартовские иды
В воскресенье 10 марта 1801 года царь, пребывая в меланхолическом расположении духа, решил отделаться от своего плохого настроения, предложив своей семье и некоторым близким лицам из своего окружения насладиться концертом, устроенным в замке. Исполнительницу, которая бы всех устраивала, не надо было долго искать, ею была любовница Кутайсова, симпатичная французская певица мадам Шевалье. Она обладала приятной внешностью, кокетливыми манерами и кристально чистым голосом. Но, несмотря на ее вокальные данные и страстные взгляды, Павел пребывал в рассеянности, словно бы отсутствуя в течение всего музыкального представления. Покидая концертный зал и направляясь со своей компанией в столовую, он остановился перед своей супругой, скрестил руки на груди, напустив на себя обычное выражение неудовольствия, и, ухмыляясь, уставился на нее в упор, раздувая ноздри, сузив зрачки и поджав губы, как случалось с ним в минуты гнева. Сжавшись от страха, Мария Федоровна молча ожидала упреков, придирок и оскорблений, но он с той же угрожающей миной обернулся к Александру и Константину и просверлил их своим недобрым взглядом. Во время всего ужина он сохранял это выражение лица и, не проронив ни слова, открывал рот лишь для того, чтобы заглотнуть вино и пищу.
После трапезы, как это обычно принято в России, гости благодарят своего хозяина за оказанную честь быть приглашенными. Когда члены императорской семьи подошли к царю, чтобы соблюсти эту традицию вежливости, он резким жестом отстранился от них, метнув в их сторону гневный взгляд, поднялся со стула и размашистым шагом удалился из зала, не произнеся ни слова прощания с присутствующими. Императрица залилась слезами. Ее сыновья принялись утешать мать. Целуя ей руки, Александр подумал про себя, что она в своем молчаливом унижении все же должна понять его и оправдать, каким бы ни оказался исход заговора, предпринятый его сторонниками.
На следующий день, 11 марта желчный характер Павла проявился еще с утра, во время развода караула. Недовольный внешней выправкой солдат и утратой офицерского достоинства, он угрожает сослать всех в самые отдаленные места, «куда ворон костей не заносил!» Все ожидали, что и остаток дня будет не чем иным, как последовательностью придирок и санкций, но неожиданно в голове Павла наступило просветление. Позабыв о своих гневных угрозах, он вдруг проявляет необычайную любезность по отношению к своему окружению и во время ужина, на котором присутствуют девятнадцать персон, не считая великого князя, великой княгини, императрицы и его самого. Он восторгается новым столовым сервизом, на тарелках которого изображены разные виды Михайловского замка, и, загоревшись детской радостью, восклицает: «Это самый прекрасный день в моей жизни!» Затем Павел, удивленный необычной апатией Александра, который сидел, погруженный в свои мысли, переживая за исход предстоящего этой ночью государственного переворота, через весь стол спросил его по-французски: «Что с вами, сударь?» Опасаясь быть разоблаченным, Александр едва слышно произнес: «Мой Государь, я не совсем хорошо себя чувствую». – «Ну хорошо, надо подлечиться, – проворчал царь, – проконсультируйтесь с врачом, недомогание необходимо всегда останавливать вовремя, пока оно не переросло в серьезную болезнь, нельзя запускать болезнь!» Устремив свой взгляд в глаза сыну, он поднял свой бокал и бодро добавил: «За исполнение всех ваших желаний!»
В половине десятого вечера, как только десерт был съеден, выражение лица Павла вновь поменялось, он первым поднялся из-за стола и, внезапно помрачнев, стремительно вышел из столовой, оставив собравшихся в недоумении и в обеспокоенной позе. Быстрым шагом он прошел мимо стоящих на часах гвардейцев, замерших, точно статуи, у его личных покоев, и, столкнувшись с полковником Саблуковым, командиром эскадрона, несшего караул, бросил ему в упор по-французски: «Вы все якобинцы!» Ничего не поняв, кроме того, что в словах императора определение «якобинец» равнозначно обвинению в пособничестве революции, отождествляющейся с гильотиной, Саблуков от подобного вопроса потерял голову и пробормотал: «Да, Ваше Величество!» Раздраженный Павел уточнил свой вопрос: «Не вы, а ваш полк!» Оправившись от неожиданности, Саблуков ответил: «Я – может быть, но полк – нет!» Ему потребовалось немалое мужество, чтобы честно ответить Его Величеству. Невысокого роста император, облаченный в зеленый с красными отворотами мундир, застыл перед ним, выпятив грудь. Его волосы напудрены и сплетены в косу, как и у его солдат. Он – один из них. Он – пруссак. Он – тень великого Фридриха. Его тип лица, приплюснутый нос, обезьянья нижняя губа не были характерны ни для какой страны. С презрительной ухмылкой он воскликнул на этот раз по-русски: «Я лучше знаю. Сводить караул!» Приказ Его Величества не обсуждается. Повинуясь ему, Саблуков командует: «Направо, кругом, марш!» Когда солдаты караульного подразделения удалились, Павел смягчается и, перейдя с французского на русский, объявляет изумленному офицеру, что он решил переформировать полк в конный для службы в загородных гарнизонах, поскольку считает его непригодным для службы в столице. В то же время он пообещал в виде особой милости сделать для эскадрона Саблукова исключение и разрешить расквартироваться в Царском Селе. Поскольку выполнения приказаний Его Величества не подлежали никакому промедлению, он потребовал, чтобы все части, к которым это имело отношение, были готовы отправиться в дорогу в четыре часа утра и разместиться во временно отведенных им казармах. Мгновенно соображая, как поступить и должен ли он беспрекословно подчиниться этим необычным указаниям, Саблуков щелкнул каблуками и удалился. После того как офицер скрылся из глаз, Павел, увидев двух лакеев дворца, одетых в гусарскую форму, приказывает им стать на часах перед входом в его апартаменты на место караульных, которых он только что отослал. «Вы останетесь здесь на всю ночь!» – повелевает он им. Затем вошел в свою спальню, сопровождаемый маленькой собачонкой Спицей, которая, виляя хвостом и тявкая на каблуки сапог, действовала на него успокаивающим образом.
Однако вечер еще продолжался, и, несмотря на поздний час, он поднимается по лестнице, ведущей к его любовнице Анне Гагариной. Поговорив с ней несколько минут, он тут же на ходу принялся за составление приказа, предписывающего проведение инспекции среди воспитанников кадетского корпуса, а также приказа о необходимости активизации посреднической деятельности своего посла в Берлине барона Крюденера с тем, чтобы Пруссия немедленно объявила войну в Ганновере, провинции, которую Англия чуть было не присвоила с помощью закулисных дипломатических маневров. Впустую потратив свои усилия, он пытался повысить свою значимость или хотя бы напомнить о своем существовании. Разбрасываясь во все стороны одновременно, беспокоя всех, кого только было возможно, он полагал, что тем самым придает лучшее оправдание своему существованию на земле. Факт того, что он проставил в тот вечер свою подпись на большинстве официальных документов, говорит о том, что он и впрямь не хотел терять времени. Удовлетворенный проделанным, он простился с любовницей, не слишком докучавшей ему, спустился в свою комнату, запер дверь на ключ, разделся и лег спать.
