Степан Швец - Под крыльями — ночь
По возвращении «юбиляра» тепло поздравили командир полка, товарищ по оружию.
Следующий день, 5 августа, принес нашему народу радостную весть. Совинформбюро сообщило, что нашими войсками взяты города Орел и Белгород — главные опорные пункты немецкой армии в Курской битве. И в честь этого исключительного по значению события было решено произвести в столице нашей Родины Москве первый за годы войны торжественный салют.
Каким эхом отозвался первый салют в сердцах советских людей, с напряжением следивших за историческим сражением, за этой гигантской, не знающей себе равных битвой двух систем, двух миров! И мы, участники битвы на Курской дуге, восприняли торжественный салют как высокую оценку нашего посильного вклада в это благородное дело. Ведь приказом Верховного Главнокомандующего за активные действия в освобождении города Орла нашей 1-й гвардейской авиационной дивизии было присвоено почетное звание Орловской.
Оборона Ленинграда
В августе Ленинград по-прежнему подвергался артобстрелам и налетам вражеской авиации. Командование разработало план разгрома дальнобойной артиллерии противника, стоявшей у стен города. Осуществить эту акцию должны были наши бомбардировщики, но мешала нелетная погода. Мне было поручено лидировать в этом полете, то есть я первый должен был обнаружить цель и осветить ее с воздуха САБами и на земле — зажигательными бомбами.
Мне уже несколько раз давали задание разведать погоду в районе Ленинграда. Если погода благоприятствовала, я должен был ожидать в стороне, чтобы начать бомбометание к прилету основной группы, в точно назначенное время. В случае плохой погоды земля перенацеливала всех на запасную цель. Чаще всего происходило последнее.
Наконец благоприятный момент настал. Метеорологи заверили, что погода над целью хорошая, и мы вылетели на ответственное задание.
Маршрут проходил восточнее Ленинграда, затем мы должны были обойти Ленинград с севера и заходить на цель через Финский залив. Насколько я помню, дальнобойная артиллерия гитлеровцев располагалась на Беззаботинских высотах. Отбомбив, мы должны были возвратиться обратно тем же маршрутом. Расчет строился на внезапности налета.
Заданная высота — две тысячи метров. Погода прекрасная, безоблачно. Обошли город с севера. Под нами — глубокий мрак, лишь изредка мелькают синие вспышки — искрят бугели трамваев.
Наземная служба наведения указывает боевой курс. Лечу над Финским заливом. Уверен, что гитлеровцы нас не ожидают. Внезапно небо впереди озаряется густыми трассами заградительного огня, простирающимися значительно выше моей высоты. Поскольку огонь ведется в основном мелкокалиберной артиллерией, быстро начинаю набирать высоту, чтобы при входе в зону огня иметь хотя бы три тысячи метров.
Сообщив обстановку на землю, испрашиваю высоту бомбометания три тысячи. Земля передала такое распоряжение всем экипажам. Вот и цель. Сбрасываю осветительные устройства и зажигательные бомбы. Цель освещена. Посыпались бомбы всех назначений с других самолетов. Море огня в воздухе, бушующий шквал на земле. Надо было возвращаться обратным курсом, но сзади настоящее пекло, да и опасность столкновения не исключена — режим высоты не всеми выдержан. Я взял курс прямо через цель на Новгород и попросил разрешения у земли возвращаться всем экипажам этим маршрутом. В правом крыле зияла пробоина от прямого попадания снаряда. Второй разорвался снаружи у фюзеляжа, и осколки изрешетили обшивку. Но жизненные центры целы, и мы, удовлетворенные результатами работы, взяли курс на свою базу.
Цель поражена. Задание выполнено. Но из этого полета не вернулось несколько экипажей.
За день все машины были отремонтированы, и ночью мы снова пошли на ту же цель. На сей раз огонь зенитной артиллерии был слабее — видимо, сказался результат вчерашней бомбардировки. Но на подступах к цели мы заметили вражеские истребители. После бомбометания и выхода из зоны обстрела мой самолет подвергся атаке одного из них. Максимов открыл огонь из пулемета, затем я нырнул вниз, и истребитель исчез из поля зрения: то ли был сбит, то ли потерял нас из виду.
И вот с этого боевого полета в ночь с 22 на 23 августа не вернулся экипаж летчика Шабунина. Владимир Шабунин был молод, но имел уже немалый опыт. Я любил этого русоволосого красавца с серьезным выражением лица и мужественной осанкой. Его постоянная внутренняя собранность, четкость докладов побуждали и меня в разговоре с ним быть более подтянутым, чем обычно. Известие, что он не вернулся, буквально сразило меня. Но я всё еще не терял надежды. Трудно было поверить в его гибель.
Но на войне как на войне. Мы уже недосчитывались многих прекрасных товарищей.
Однажды рано утром, едва я уснул после боевого полета, будит меня старшина эскадрильи Шкурко.
— Что случилось? — спрашиваю, зная, что он зря не разбудит.
— Не знаю, что и делать, — сокрушенно сказал старшина. — Приехала мать Шабунина из Архангельска. Навестить сына…
Меня словно током пронзило. Я вскочил с койки, не знаю, что делать, с чего начать. Шкурко ждет распоряжения.
— Поместите ее в комнате сына, я сейчас оденусь и приду.
Откровенно говоря, я боялся этой встречи. Боялся неизбежных слез убитой горем матери, чувствовал, что и сам не выдержу, расплачусь. Но деваться было некуда. Вошел, поздоровался, представился.
Представительная средних лет женщина, былую красоту которой не смогли стереть годы, протянула мне руку, назвала себя:
— Шабунина Зинаида Ефимовна.
К моему удивлению, она держалась стойко. «Неужто еще ничего не знает?» — подумал я.
Нужно было о чем-то говорить. «Как доехали? Наверно, устали в дороге», — обычные, стандартные вопросы при встрече незнакомых людей.
— Сейчас я вас провожу в столовую, — продолжал я. — Отдохнете… потом расскажу вам о Володе.
— Я всё знаю, товарищ командир.
Я осекся на полуслове.
— Не надо меня успокаивать, — продолжала Зинаида Ефимовна. — Я знаю, что мой сын не вернулся с боевого задания из-под Ленинграда. И если его полет принес хоть малейшее облегчение жителям города, я приму и эту жертву…
Накрепко запомнился мне этот маленький монолог Зинаиды Ефимовым. Внешне она казалась спокойной, но я чувствовал, что творится под этим напускным спокойствием. Непрошеные слезы вот-вот выдадут мое волнение, к горлу подступил ком.
— Одну минутку, — сказал я и вышел из комнаты.
Когда волнение немного улеглось, я снова вернулся в комнату, и разговор продолжался уже более спокойно.
