Александр Бушков - Иван Грозный. Кровавый поэт
Тайная переписка продолжалась полтора года: князь, как базарная торговка семечками, ожесточенно и старательно торговался над условиями своего перехода. Продешевить он никак не хотел и за пятак продаваться не собирался – Рюриковичи, знаете ли, стоят дороже, товарец первосортный…
Понемногу дело сладилось. В Юрьев-Дерпт князю тайком отправили не простую цидульку, а составленные по всем правилам грамоты с большими королевскими печатями, подписанные королем и скрепленные подписями высших официальных лиц: князю гарантировали и «королевскую ласку», и нешуточные материальные блага (впоследствии все эти документы и многие другие, касавшиеся Курбского, прекрасным образом сохранились в польских архивах и были опубликованы, что подпортило имидж «политэмигранта»).
Герб князя Курбского
Курбский драпанул неожиданно и второпях. Оснований для бегства, обставленного в лучших традициях романов Дюма (под покровом ночной тьмы спустился со стены по веревке), у князя, в общем, не было: никто его ни в чем пока что не подозревал, тянувшаяся полтора года тайная переписка осталась незамеченной тогдашней русской контрразведкой. Надо полагать, у Курбского, как у множества других предателей и до, и после него, не выдержали нервы, и он пошел «на рывок»…
Впрочем, никак нельзя сказать, что он бежал в совершеннейшей панике и спешке. С собой он прихватил двенадцать сумок с добром и все деньги, какими располагал. А денег по тем временам было с избытком, сумма по тогдашним понятиям грандиозная: 30 золотых дукатов, еще 300 не уточненных по названию «золотых», 500 серебряных германских талеров и 44 русских рубля. Откуда дровишки? В те времена на Руси обращались только русские же деньги, иностранная валюта хождения не имела совершенно. Оказывается, хитрый князь еще за год до побега взял в Печорском монастыре крупный заем, который, конечно же, не собирался возвращать. Но и монахи могли располагать исключительно русской монетой. Остальное импортное золото и серебро, можно говорить с уверенностью, либо было награблено в Ливонии, либо получено в качестве аванса и путевых расходов от поляков (или и то, и другое).
Упаковав добро и денежки, Курбский с двенадцатью верными людьми темной ночью пустился в путь. Жену с малолетним сыном он, между прочим, оставил в Юрьеве…
К утру он добрался до первой «заграницы» – ливонского замка Гельмет, где «поборника свободы» ждал пренеприятнейший сюрприз: тамошние немцы, заслышав звяканье денежек, отобрали у Курбского все до копеечки (да так никогда и не вернули). Это гораздо позже немцы стали считаться символом законопослушания и честности, а в те времена, да еще в дурдоме под названием Ливония они особой честности не проявляли. Вдобавок Курбского, словно мелкого воришку, сволокли к местному начальству, которое его тщательно допросило (протокол тоже сохранился в рижских архивах).
Потом, правда, отпустили, и Курбский, бормоча под нос разные нехорошие слова, отправился дальше, в город Вольмар. Там вольмарские немцы исправили ошибку своих гельметских земляков, польстившихся только на деньги: отобрали у князя и его людей, лошадей и барахлишко, а вдобавок сняли с Курбского и богатую лисью шапку, а в ответ на его протесты предложили, надо полагать, жаловаться куда-нибудь, если есть такая охота… Ну разумеется, в тогдашних условиях жаловаться на ливонцев можно было только Господу Богу…
Вот таким и прибыл Курбский к своим друзьям-полякам: чуть ли не голым и босым. Поляки его утешили, напоили, накормили, а потом, как в таких случаях водится, пришли неприметные люди из столь же неприметной конторы, достали перышки и попросили вспоминать все, что только на ум придет…
Курбского не пришлось понукать. Он сам, с превеликой охотой, вывалил тогдашним польским спецслужбистам всю секретную информацию, какой только располагал, – а знал он немало, в силу и последнего занимаемого поста, и многолетней близости к царю. Между делом он выдал полякам всех ливонских деятелей, ориентировавшихся на Москву (он сам с ними, как наместник и главнокомандующий, вел тайные комбинации), – а потом заложил и всех известных ему русских разведчиков при королевском дворе.
Король Сигизмунд-Август, надо отдать ему должное, перебежчика пожаловал жирно: предоставил Кревскую старостию (нечто вроде русского уезда), десять сел с примерно 4000 гектаров земли, город Ковель с тамошним замком и 28 сел на Волыни. Это была, в общем, не просто плата за предательство: изменникам обычно платят гораздо меньше. Сыграла свою роль самая что ни на есть классовая солидарность, хотя в те времена таких слов и не знали: Курбский был свой. Знатный ясновельможный пан, Рюрикович (то есть дальний родственник короля Сигизмунда Ягеллона, поскольку Ягеллоны тоже происходили от Рюриковичей). По тогдашним неписаным правилам следовало обойтись с таким перебежчиком очень даже душевно…
Впрочем, в щедрости поляков явно просматривались и корыстные мотивы: они связывали с Курбским очень большие надежды – бывшая правая рука царя и все такое прочее!
Однако поляки крупно прокололись, что поняли очень быстро. Курбский, как бывает со всяким предателем, из кожи вон лез: уже в следующем году он участвовал в походе литовского войска на Полоцк, а потом во главе отряда в пятнадцать тысяч человек вторгся в русскую Великолуцкую область, где сжег и разорил не только тамошние деревни, но и несколько монастырей (что выглядит особенно умилительно на фоне писаний иных авторов, которые представляют Курбского «защитником православия»). По его совету король Сигизмунд стал посылать гонцов к крымскому хану Девлет-Гирею и натравливать его на Русь, после чего хан в 1565 г. устроил набег на Рязань.
Но никаких таких особенных выгод поляки от Курбского и его усилий не дождались. Поход на Полоцк провалился, Великолуцкое разорение осталось обычным разбойничьим рейдом, а Девлет-Гирея перехватили под Рязанью и расколошматили боярин Алексей Басманов с сыном Федором…
Полякам стало окончательно ясно, что овчинка выделки не стоит. Не получилось от Курбского особенной выгоды, хоть ты тресни… А потому поляки к нему охладели и держали лишь в качестве этакого внештатного консультанта по русским делам (без официальной должности, чина и жалованья).
Курбский перед королем бил себя в грудь и кричал, что обязательно всех раскатает. Пусть только ему дадут тридцать тысяч войска, и он непременно возьмет Москву, а Грозного приведет на аркане. Если поляки ему не верят, патетически восклицал князь, пусть они его прикуют цепями к телеге и окружат конвоем, он и при таких стесненных условиях будет командовать армией, и Москву возьмет, и Грозного сцапает! (Все документы, прилежно запечатлевшие этот бред, и сегодня хранятся в архивах.)
