Анри Труайя - Иван Тургенев
Как большинство неверующих, Тургенев, отрицавший церковные догмы, неожиданно стал страстно надеяться на жизнь вечную. По мере того как иссякали его силы, он начинал верить в потусторонний мир, который не будет напрочь отрезан от нынешней жизни. Эта смутная надежда жила в нем рядом с заботой о совершенстве формы его произведения. Задуманная в условиях невероятных физических страданий, «Клара Милич» отличалась ослепительной чистотой стиля. Никогда Тургеневу в такой степени не удавалось соединить загадочность сюжета с ясностью языка. Первые читатели, познакомившиеся с текстом, были удивлены тем, что это произведение написал старый, больной человек. Пресса назвала «Клару Милич» «поэтической жемчужиной», «светлой правдой». Удивленный подобным приемом Тургенев позднее пометит в своем дневнике: «Повесть моя появилась и в Петербурге и в Москве – и, кажется, и там и тут понравилась. Чего!! Даже Суворин в „Новом времени“ расхвалил!» (И.С. Тургенев. «Дневник», 15 (27) января 1883 года.) И там же: «Кто знает – я, может быть, пишу это за несколько дней до смерти. Мысль невеселая. Ничтожество меня страшит – да и жить еще хочется… хотя… Ну, что будет – то будет!» (Там же, 31 декабря 1882 года (12) января 1883 года.)
Литературная гордость продолжала жить в нем несмотря на то, что тело угасало. С безнадежным отчаянием он правил корректуры нового собрания своих сочинений. Он хотел оставить за собой памятник из безупречных страниц. Только бы хватило сил довести до конца это необходимое дело! «Мое положение – престранное, – писал он Толстому. – Человек вполне здоров… Только ни стоять – ни ходить – ни ездить не может – без того чтобы у него в левом плече не заломило нестерпимо, как от гнилого зуба. Пренелепое положение, вследствие которого я осужден на неподвижность. И сколько времени это продолжится – тоже неизвестно. Понемногу привыкаю к этой мысли – но это нелегко. Впрочем, я последнее время опять принялся за работу». (Письмо от 19 (31) октября 1882 года.)
В ноябре 1882 года он собрался с силами и вернулся в Париж, чтобы провести там зиму рядом с семьей Виардо. В декабре страдания усилились. Пришлось увеличить дозы морфия на ночь. Взволнованный Тургенев отправил Анненкову письмо, в котором просил разобрать его свои бумаги после смерти. Тем не менее 5 января 1883 года, почувствовав неожиданный возврат сил, он с трудом добрался до улицы Риволи, чтобы посмотреть похороны премьер-министра Франции Гамбетты. «Ничего подобного я никогда не видел и, вероятно, не увижу», – писал он Топорову. (Письмо от 26 декабря 1882 (7) января 1883 года.) И порадовался, что среди гор цветов, сопровождавших катафалк, был венок из белых лилий с надписью «Гамбетте от русских друзей во Франции».
Восемь дней спустя по совету лечащих врачей его оперировал молодой хирург Поль Сегон от «такой же большой, как гнилая слива, нейромы», расположенной в низу живота. Так как об усыплении в его состоянии не могло быть и речи, его оперировали без анестезии. Операция длилась 12 минут. По истечении недели он написал госпоже Полонской: «Рана заживает, через неделю я встану». Однако его общее состояние вместо того, чтобы после хирургического вмешательства улучшаться, с угрожающей быстротой ухудшалось. «Старая моя болезнь вернулась с удвоенной силой, – написал он вскоре Топорову, – никогда мне не было так худо. Не только стоять или ходить – даже лежать я не могу – и без впрыскиванья морфином не в состоянии был бы спать». (Письмо от 17 (29) января 1883 года.) Страдать заставляло теперь не только левое плечо. Спина, грудь были средоточием огненной, стреляющей боли, которая прерывала дыхание. Шарко вновь осмотрел его, сказав, что обострилась невралгия. Вне всякого сомнения, он из милосердия хотел скрыть от своего больного, что так называемый неврит был раком спинного мозга. После его ухода страдания Тургенева возобновились с новой силой. Несмотря на согревающие компрессы, хлорал и хлороформ, он не мог сдерживать крики. Однако несколько дней спустя абсцесс, на который он жаловался, прорвался с гноем и кровью, и, испытав облегчение, он написал Анненкову: «Авось на этот раз поправлюсь наконец!» (Письмо от 26 марта (7) апреля 1883 года.)
Когда физические страдания давали передышку, возвращались волнения и заботы о дочери. Несчастная женщина вынуждена была уйти от мужа и укрыться с детьми – Жанной и Жоржем-Альбером – в отеле Куронн в Солере в Швейцарии. Тургенев регулярно посылал ей деньги. 21 февраля (5) марта 1883 года он написал ей еще раз по-французски дрожащей рукой: «Дорогая Полинетта, вот 400 франков за март месяц. Мое здоровье ничуть не лучше, и я провожу дни в постели. Целую тебя и детей».
Воспользовавшись некоторым облегчением в состоянии больного, его навестил на улице Дуэ Альфонс Доде. «Дом был по-прежнему полон цветов, – напишет он позднее, – звонкие голоса по-прежнему звучали в нижнем этаже, мой друг по-прежнему лежал у себя на диване, но как он ослабел, как он изменился!» Тургенев описал ему как настоящий литератор, для которого важна малейшая деталь, свои страдания. «Тургенева не усыпляли, и он рассказал мне об операции, ясно сохранившейся в его памяти. Сначала он испытал такое ощущение, словно с него, как с яблока, снимали кожуру, затем пришла резкая боль – нож хирурга резал по живому телу». В заключение Тургенев сказал Доде со своей обычной простотой: «Я анализировал свои страдания, чтобы рассказать о них на одном из наших обедов. Я подумал, что это может вас заинтересовать». (А. Доде. «30 лет в Париже».)
В середине апреля 1883 года было решено перевезти Тургенева в Буживаль. На внутренней площадке его ждал в своем кресле-каталке тоже очень больной, исхудавший, суровый Луи Виардо. Друзья молча пожали друг другу руки, обменялись долгим безнадежным взглядом и, наконец, одновременно прошептали «прощай». Им не суждено будет больше увидеться никогда.
Несколько дней спустя 6 мая 1883 года восьмидесятитрехлетний Луи Виардо угас на руках у своей жены. Так как всю жизнь он оставался убежденным атеистом, то его похоронили по-граждански на кладбище на холме Монмартр. Неделю спустя после похорон Полина Виардо возобновила уроки пения. Потом вся семья переехала к Тургеневу в Буживаль. Смерть Луи Виардо потрясла его, истощив последние силы. Он понимал, что потерял друга, с которым был близок на протяжении сорока лет, человека, с которым перевел множество произведений, который был его постоянным спутником на охоте, жену которого он глубоко любил. Что осталось от мирных разговоров, от этой странной привязанности? Тургеневу казалось, что смерть Луи Виардо открыла дорогу, по которой он сам скоро пойдет. «Как мне хотелось бы сегодня же присоединиться к моему другу!» – вздыхал он. А госпоже Полонской писал: «Болезнь не только не ослабевает, она усиливается, страдания постоянные, невыносимые – несмотря на великолепнейшую погоду – надежды никакой. Жажда смерти все растет». (Письмо от 12 (24) мая 1883 года.)
