Артем Драбкин - На войне как на войне. «Я помню»
– У меня был такой случай в госпитале. С нами лежал один офицер, который выписывался раньше меня. Ему принесли его обмундирование, и тут он вдруг из кармана своей гимнастерки достает эту прокламацию: «Пропуск в немецкий плен». И начинает вслух ее читать. Но почти тут же появился госпитальный особист, видно, его вызвала медсестра, и этого офицера куда-то увели. Правда, я не знаю, чем эта история закончилась, привлекли его или нет. Но он нам тогда успел рассказать, как она у него оказалась. Когда немцы сбросили эти листовки, то ему поручили их собрать и уничтожить, а одну он положил себе в карман, и его тут же ранило.
Но вообще мы эти листовки даже и не читали, просто выбрасывали их, потому что уж очень топорно были сработаны эти агитки. Например, я помню, что, когда мы двигались на Курскую дугу, немцы среди местного населения распространяли листовки примерно с таким текстом: «К вам движутся сталинградские головорезы! Это отпетые преступники, так что эвакуируйтесь вместе с нами».
– Вы участвовали в Сталинградских боях. Что-то из них вам особенно запомнилось?
– Там случилось много всего, но я бы хотел особо отметить тот факт, что именно после боев под Сталинградом у меня произошел перелом в моем отношении к немцам. В это трудно поверить, но даже после тех кошмарных боев и диких потерь под Харьковом у меня не было к ним ненависти. Чтобы вы лучше понимали, о чем я говорю, расскажу вам такой эпизод.
Это было 2 или 3 февраля под Сталинградом. Перед нами стояло очень много брошенных немцами машин, а так как было очень холодно, я сильно замерз, поэтому залез в одну из этих машин. Накрылся трофейными одеялами, но, несмотря на то что был сильно измотан, сон почему-то никак не наступал. И вдруг я слышу, как мои солдаты говорят, что немцы пошли в атаку. И в этот момент меня такое зло взяло, потому что все уже было решено, бои уже закончились, немцы и румыны толпами сдавались в плен, а нам что, опять воевать?! И оказалось, что это был финский егерский батальон. Как потом мне рассказывали, к ним ходили наши парламентеры, предлагали им сдаться, обещали все гарантии, но они отказались. Командир батальона, гауптман, ответил так: «Пусть солдаты поступают, как хотят, можете поговорить с ними. А я свой воинский долг буду выполнять до конца». И потом видно, когда все отказались, он дал команду на атаку.
А надо сказать, что под Сталинградом последний месяц мы воевали фактически обозами. Наши части были сильно обескровлены, поэтому для видимости выдвигали вперед всех кого только можно, вплоть до ездовых с лошадьми. И даже мне тогда предложили сдать минометы, и мы стали воевать простыми стрелками.
В общем, отбивать атаку финнов выскочили мы, рядом оказалась еще рота автоматчиков. Все вместе открыли по ним сильную стрельбу, и они побежали. А я увидел, что буквально прямо рядом со мной, метрах в десяти, наверное, развернулся финский офицер и бросился бежать. Но я подумал, что надо ему хорошенько всыпать, и побежал за ним. Он оглянулся, увидел, что я за ним бегу, и прямо под ноги бросил мне гранату, такую, знаете, с длинной рукояткой. Но меня спасло то, что на мне были ватные штаны, валенки, да и эти их гранаты были не особо эффективные. В общем, граната разорвалась, наверное, в метре от меня. Мне посекло осколками ноги, но в целом ранение было легким.
Я упал, но мои солдаты его все равно поймали, стащили с него штаны, врезали ему по заднице, и он даже заплакал… Но я на что хочу обратить внимание? Что когда побежал за этим офицером, то я не хотел его убивать, у меня и мыслей таких даже не было, я же был еще совсем мальчишка, а просто хотел взять его в плен. И даже после того как он же меня чуть и не убил, у меня не появилось желания с ним «рассчитаться», и у моих солдат тоже. Мы считали, что бои уже закончились, Паулюс уже сдался, немцы сдаются, какая там война? И вдруг эта атака… Я потом, кстати, спрашивал многих ветеранов, но никому кроме меня с финнами сталкиваться не пришлось. Причем я был сильно так удивлен, ведь все уже было предрешено, и, как выяснилось, они уже сильно голодали и все равно отказались сдаваться…
Но немного позже произошел случай, после которого в моем отношении к немцам произошел настоящий переворот. Под Сталинградом мы освободили местность, где, как оказалось, был немецкий лагерь для наших военнопленных. А рядом, кстати, мы захватили немецкий аэродром, на котором находились абсолютно целые самолеты. Мне как летчику было особенно интересно там все посмотреть, но, честно говоря, гораздо больше нас интересовало шелковое белье, потому что вши нас там просто заедали. Хотя когда я залезал в самолеты и рассматривал кабины, приборные доски, управление, то у меня это вызвало что-то вроде ностальгии, да еще какой…
А когда мы оттуда возвращались в свое расположение, то встретили настоящего, что называется, доходягу. И оказалось, что это один из заключенных этого лагеря. Спросили его, откуда он: «Да вот из Гумрака…», это вроде так тот лагерь назывался. Он уже еле-еле мог ходить, но я его привел к себе в землянку. Он попросил поесть, и тут я, честно говоря, не сообразил. Я послал ординарца к солдатам попросить у них хоть что-нибудь из еды. Он сходил и принес полбуханки хлеба. И этот голодный, конечно, набросился на хлеб, съел его и через какое-то время прямо у меня на глазах умер…
И вот только в этот момент я подумал, это кем же надо быть, чтобы людей до такого состояния доводить… Но если раньше я еще думал, что немцы такие же люди, как и мы, то когда я увидел этот ходячий скелет… Но, правда, до этого я и не знал, какая горькая участь ждет наших пленных. Конечно, что-то нам рассказывали политработники, но вот пока я сам этого не увидел, то по-настоящему не понимал…
И кстати, незадолго до этого был еще такой случай. В месте, которое называлось Конный разъезд, хотя там было совершенно чистое поле, немцы начали обстреливать наши позиции из зенитных пушек. А это, скажу я вам, страшное дело, потому что если при обстреле из обычных пушек еще как-то можно сориентироваться, то тут вообще никак. К тому же эти зенитки были скорострельные, в общем, у меня в батарее сразу появились большие потери.
А у нас на виду был какой-то то ли барак, то ли полевой стан, буквально метрах в двухстах-трехстах от нас, и, как оказалось, в нем немцы разместили свой то ли госпиталь, то ли санбат. Просто мы так стремительно за ними наступали, что они не успели его эвакуировать, и мы оказались прямо перед ним.
И вот тогда у меня состоялся такой разговор. Мои бойцы, озверев от огня этих зениток, решили расстрелять этот госпиталь. Но я стал возражать, что по госпиталю стрелять нельзя. Так меня мои бойцы буквально взяли за руки и спрашивают: «Почему это они нас могут убивать, а мы их нет?.. Товарищ лейтенант, не возражайте». И мы этот госпиталь вместе со всеми ранеными разнесли к чертовой матери…
