Игорь Тимофеев - Ибн Баттута
Весной 1334 года, когда Ибн Баттута прибыл в Золотую Орду, Узбек-хан был занят подготовкой нового похода на юг. Северный тыл, где распоряжался послушный его слову Иван Калита, в то время никаких опасений не вызывал.
* * *Аудиенции у хана Ибн Баттуте ждать почти не пришлось. Уже на следующий день после того, как он разбил свой шатер неподалеку от ставки ханского сына Джанибека, к нему наведался глава местных шерифов Ибн Абд аль-Хамид и сообщил, что Узбек готов принять его сразу же по окончании предвечерней молитвы.
— Мы с кадием Хамзой были у него вчера, — сказал Ибн Абд аль-Хамид. — Султан расспрашивал о тебе, и мы посоветовали ему принять тебя как самого высокого гостя. Сегодня в его собрании будет весь цвет улемов. Они с удовольствием послушают твой рассказ о правителях, с которыми ты встречался, и о землях, которые ты прошел.
Боясь допустить какую-нибудь оплошность, Ибн Баттута подробно расспрашивал почтенного шейха об особенностях местного церемониала. Непонятным показалось ему предупреждение обязательно преклонить левое колено перед входом в ставку и ни в коем случае не наступить ногой на порог ханского шатра: по монгольским представлениям, это было высшим неуважением к хозяину и в старые времена каралось смертной казнью.
В день приема Ибн Баттута велел неразговорчивому Михаилу достать из сундука свой парадный кафтан и долго крутился перед зеркалом, тщательно наматывая на голову зеленый тюрбан.
Ибн Баттута упоминает о том, что ханский шатер назывался Золотым куполом и был сделан из деревянных досок, покрытых золотыми пластинками. Описывает он и внутреннее убранство шатра, но нигде не дает внешнего вида ханской ставки. Воспользуемся свидетельством Плано Карпини, побывавшего в Орде почти на век раньше Ибн Баттуты. При этом нам придется принять во внимание, что многое могло измениться с тех пор, принять иную форму под воздействием мусульманских обычаев и предписаний.
«Там уже был воздвигнут большой шатер, приготовленный из белого пурпура, — писал, вспоминая о ханском приеме, Плано Карпини, — он был так велик, что в нем могло поместиться более двух тысяч человек, а кругом была сделана деревянная ограда, которая была разрисована разными изображениями. У ограды возле шатра было двое больших ворот: через одни должен был входить только один император, и при них не было никакой охраны, так как через них никто не смел входить и выходить, через другие вступали все, кто мог быть допущен, и при этих воротах стояли сторожа с мечами, луками и стрелами. И если кто-нибудь подходил к шатру за назначенные границы, то его подвергали бичеванию, если хватали, если же он бежал, то в него пускали стрелу без железного наконечника. Лошади, как мы думаем, находились на расстоянии двух полетов стрелы. Вожди шли отовсюду, вооруженные, с очень многими из своих людей, но никто, кроме вождей, не мог подойти к лошадям, мало |ого, те, кто пытался гулять между ними, подвергались Тяжким побоям. И было много таких, которые на уздечках, нагрудниках, седлах и подседельниках имели золота, по нашим расчетам, на двадцать марок».
В сопровождении шейха Ибн Абд аль-Хамида и нескольких улемов Ибн Баттута прибыл в ставку точно в назначенный срок.
В центре огромного шатра помещался сверкающий золотом и драгоценными камнями ханский трон. Ножки его были сделаны из чистого серебра. Узбек-хан сидел посредине, справа от него находились главная жена ханша Титигли и хатунь Кабек, слева — хатуни Баялун и Арачи. Перед троном стояли дети Узбек-хана: по правую руку — любимец и наследник Тинабек, в центре — дочь Ит Кучук, слева — Джанибек, воспитанник шейха Ибн Абд аль-Хамида.
Крупные нойоны и темники расположились на стульях, выставленных слева и справа от трона. Напротив, у входа в шатер, стояли сыновья влиятельных эмиров, за ними военачальники рангом пониже.
Ибн Баттута не мог не заметить, каким почетом окружали в ставке лиц духовного звания. Всем им были отведены лучшие места, некоторые пользовались правом не вставать, отвечая на вопросы Узбек-хана.
По знаку церемониймейстер-юртчи нарядно одетые юноши-гулямы — внесли в шатер золотые и серебряные столики с едой. Поставив по столику перед каждым из гостей, они удалились, и в шатер вошли подпоясанные шелковыми кушаками резчики мяса — баручи. У каждого на поясе богато инкрустированные ножны с набором столовых ножей. На столах появились миски с отварной кониной и говядиной, золотые и серебряные пиалы с подсоленной водой. Ловко орудуя ножами, баручи режут мясо так, чтобы оно всегда было с косточкой: без кости монголы мяса не едят. Тем временем кравчие обнесли гостей хмельными напитками, главным образом медовухой.
Ибн Баттута пить вино не стал. Как и многие другие шейхи, он предпочел кумыс, которого заготовили для пирушки море разливанное.
О гостеприимстве золотоордынцев Ибн Баттута, избалованный вниманием владык, был, впрочем, весьма невысокого мнения.
«Тюрки, — писал он с оттенком, пренебрежения, — не умеют как следует принять приехавшего к ним гостя и не способны потратиться на него. Они лишь посылают ему баранов и лошадей для заклания, а также кувшины е кумысом. В этом заключается их гостеприимство».
Во время еды Ибн Баттута несколько раз перехватывал взгляд Узбек-хана. Ему даже показалось, что султан Золотой Орды улыбнулся ему, и, не в силах поверить этому, он робко, краешками губ ответил на улыбку. Позднее он понял, что она действительно предназначалась ему: подошедший к Ибн Абд аль-Хамйду чопорный ясаул в шелковом кафтане передал, что Узбек-хан приглашает Ибн Баттуту на завтрашнюю предвечернюю молитву.
Вечер следующего дня Ибн Баттута провел в собрании Узбек-хана, куда были приглашены лишь некоторые наиболее уважаемые улемы.
Ужин подали прямо на ковер, где по обе стороны от хана восседали, по-арабски скрестив ноги, его высокопоставленные гости. Узбек-хан говорил по-тюркски, и, чтобы облегчить Ибн Баттуте участие в беседе, услужливый Ибн Абд аль-Хамид вызвался быть толмачом.
Ибн Баттута ничего не сообщает о содержании своей беседы с правителем Золотой Орды, и мы можем лишь догадываться, о чем шла речь в затянувшемся далеко за полночь собрании Узбек-хана.
Почти не вызывает сомнений, что, пригласив странствующего шейха отужинать в компании с придворными богословами и правоведами, Узбек-хан стремился произвести впечатление просвещенного мусульманского монарха, собравшего вокруг себя весь цвет научной мысли Туркестана и Мавераинахра. О стремлении золотоордынского хана утвердиться именно в этом качестве свидетельствуют его послания египетскому султану, в которых Узбек-хан сообщал о своих успехах в деле исламизации и о готовности идти до конца по славной стезе священной борьбы с неверными.
