Камен Калчев - Димитров
Председатель пригласил членов суда на краткое совещание, после которого он объявляет:
— По решению суда подсудимый Димитров окончательно лишается слова.
Заседание закрывается. Подсудимых выводят из зала суда. Бюнгеру думается, что он достиг своей цели. Но ни он, ни его хозяева ничего не выиграли. Они только проиграли.
На другой день мир жадно читал «последнее слово» Димитрова и черпал в нем новые силы для борьбы против фашизма. Восторг всего прогрессивного человечества был беспредельным.
Советская газета «Правда» писала:
«Речь Димитрова несомненно займет, выдающееся место в истории борьбы международного пролетариата против гнусностей и преступлений господствующего класса. Она является не только обвинительной речью против «прославившихся» на весь мир провокаторов, но и страстным призывом к борьбе… Со своего места в зале суда Димитров высоко поднял знамя Коммунистического Интернационала над всей Германией, над всей Европой, над всем миром».
ОСВОБОЖДЕНИЕ
16 декабря 1933 года судебное следствие было закончено. Объявлен недельный перерыв. Антифашисты удвоили борьбу за спасение подсудимых. Тысячи телеграмм с требованием освободить невиновных засыпали имперский суд и гитлеровское правительство. Возвысили свой голос писатели Ромен Ррллан, Анри Барбюс, профессор Ланжевен. Виднейшие деятели науки, искусства и юридической мысли в Англии, Америке и других странах присоединились к борьбе. 19 декабря тридцать тысяч парижан собрались на митинг в Луна-парк. В Болгарии возникли стачки и демонстрации.
Мир помнил угрозу Геринга: «Какой бы ни был приговор, я сумею добраться до вас». Поэтому человечество проявляло беспокойство.
Наступило 23 декабря 1933 года. Над Лейпцигом шел снег. На улицах — предпраздничное оживление, канун рождества. В витринах сверкают нарядные елки. На площади перед зданием имперского суда несколько рядов полиции. Движение здесь запрещено. Нависла зловещая тишина.
Показались уже знакомые тюремные автомашины. Шли они медленно. У входа остановились. Вышли подсудимые. В последний раз они входили в зал суда. Ван дер Люббе — сгорбленный, мрачный. Следом за ним — остальные, сосредоточенные, измученные. Они не ждали ничего хорошего от гитлеровского суда.
Зал переполнен отборными и верными правительству людьми. Тихо, дисциплинированно ждут появления судей. Судьи не заставили себя долго ждать. Открылись двери, и вошли девять красных мантий. Сегодня они выглядели еще строже и неприступнее. Шествовали медленно и торжественно. Подойдя к своим местам, остановились, подняли по-гитлеровски руки. Зал ответил тем же. Среди леса взметнувшихся фашистских рук подсудимые чувствовали себя точно на маленьком беззащитном островке.
Красные мантии сели. Заняла свои места публика. Председатель раскрыл большую зеленую папку и сухим голосом объявил:
— Прошу подсудимых встать!
Подсудимые встали.
— Именем закона, — читал Бюнгер, — именем рейха объявляется следующий приговор:
Обвиняемых Торглера, Димитрова, Попова и Танева оправдать.
В зале зашептались. Полицейские высунулись из ложи поглядеть, кто нарушает тишину. Бюнгер продолжал:
— Обвиняемый Ван дер Люббе приговаривается к смертной казни.
Что говорил дальше Бюнгер, уже не представляло интереса. Присутствующие в зале даже не слышали, когда он сказал:
— Прошу подсудимых сесть!
Журналисты бросились к телефонным кабинам. С молниеносной быстротой распространилась по всему миру весть об оправдании подсудимых-коммунистов.
Мир ликовал. Правда победила.
Но оправданные были вновь отведены в тюрьму. А на другой день их отправили в Берлин, где передали в распоряжение Геринга. Геринг распорядился посадить их в подземелье гестапо.
Снова над их головами нависла смерть.
Парашкева Димитрова, Магдалина и сопровождавший их переводчик выехали из Лейпцига в Берлин. Поддерживаемые иностранными адвокатами и журналистами, они стали добиваться от правителей Германии освобождения оправданных судом.
— Димитров останется здесь, у нас, — отвечали им гитлеровцы, — мы не освободим его, потому что, куда бы он ни уехал, он будет представлять опасность для нас…
Димитров отправил телеграмму болгарскому правительству:
«Ввиду того что я намерен вернуться на родину и заниматься политической деятельностью, я повторяю свое публичное заявление перед германским судом, а именно: после окончания процесса о поджоге рейхстага вернусь в Болгарию, чтобы бороться за отмену приговора, вынесенного мне в связи с Сентябрьским восстанием 1923 года. Требую для этого свободного проезда, личной безопасности и публичности суда. Прошу решения правительства».
Ответ был лаконичным:
«Лица, лишившиеся болгарского подданства, не имеют никакого законного основания вернуться в Болгарию».
Никогда смерть не была так близка от Димитрова, как сейчас. Он был изолирован в глубоком подземелье германской тайной полиции. Всякие связи с внешним миром ему были запрещены.
Димитров должен быть спасен. Советское правительство решило принять его в советское гражданство и взяло под свою защиту. Что теперь могли предпринять гитлеровцы? Советское правительство настаивало на освобождении своих граждан: Димитрова, Попова и Танева.
Наступило 27 февраля 1934 года. Ровно год минул с момента поджога рейхстага. Германские полицейские власти вывели Димитрова и двух болгар из подземелья и усадили в закрытый грузовик. Заработал мотор, поехали. Никто не знал, куда их везут. Гитлеровцы молчали. Им хотелось до последнего момента помучить свои жертвы.
Автомашина долго ехала по улицам Берлина, пока не оказалась на широком заснеженном аэродроме. В глубине его ждал самолет, готовый к полету.
Автомобиль замедлил ход, плавно остановился. Димитров и два его товарища вышли из автомашины, огляделись. В этот зимний день светило солнце, и крылья самолета ослепительно блестели, а там, где остался Берлин, еще все тонуло в утренней мгле.
Полицейские на этот раз не спешили. Выглядели они озабоченными и глубоко разочарованными. Они недоумевали, как могло случиться, что большевики так жестоко посмеялись над ними…
Полицейский начальник первым направился к самолету. За ним Димитров, Попов и Танев. Все теперь стало ясно. Улетают в Москву. Радость и счастье горели в глазах победителей.
Последняя минута. Димитров и его товарищи поднялись в самолет. Один из полицейских чиновников подошел к ним и сказал:
— Признайтесь все же, господин Димитров, что мы с вами обращались хорошо.
