Михаил Неведомский - А. И. Куинджи
— А их вот так, вот так! — с этими словами Архип Иванович мазнул их почти чистой белой краской по спинам и головам.
Вся картина ожила. Я стоял, пораженный яркостью красок, теплотой и чистотой света!..
Гриша принял палитру из рук Архипа Ивановича и бессвязно бормотал слова благодарности.
— Помните, какие краски я брал и сколько… мало белил. Ну, а ваша работа? — обратился он ко мне.
Я отодвинул мольберт назад и отошел от света.
— Здесь вы напрасно черноту пустили, не надо: дорога лучше светлая… Серых воздушных тонов надо, — с этими словами он взял мою палитру, смешал светлый тон и кой-где мазнул по дороге на первом плане картины.
Колеи дороги сразу выделились, весь первый план выступил вперед, и тройка с тарантасом ушла на свое место на средний план.
— Воздуха нет между лошадьми: они это слиплись! — продолжал Архип Иванович, — надо прикрыть черноту, будет лучше… больше воздуху, — приговаривал он, энергично затирая черные глухие места в тройке лошадей…
— Нога этой лошади плохо стоит, но это вы сами поправите, а ямщик хорошо… И дали пусть останутся…
Я показал Архипу Ивановичу еще несколько законченных и несколько только что начатых картин. Все его замечания были поразительно верны, и я чувствовал, что его слова открывают мне новые пути, новые способы выражать настроение…
— Архип Иванович, посмотрите мои летние работы, — обратился к нему Гриша, устанавливая на мольберте одну из лунных ночей на море.
Закурив папиросу и пыхтя дымом, Архип Иванович подошел к картине.
— Вы это в первый раз писали лунную ночь на море? — спросил он, строго взглянув в глаза Гриши.
— Нет, я копировал несколько вещей Айвазовского… и писал этюды по впечатлению. А потом эту картину…
— А ночью вы смотрели на натуру? — продолжал допрашивать Архип Иванович.
— Конечно, смотрел и подробно изучал, и даже карандашом записывал, где какие тона, — как-то обиженно ответил Гриша.
— Зачем же вы тут черноту сделали? — сказал Архип Иванович, указывая на небо у горизонта, как раз над отражением лунного света.
— Я эту темноту заметил в натуре…
— Но вы не должны были этой черноты писать… Этим вы картину испортили, — решительно сказал Архип Иванович.
Следя за разговором, я про себя вспоминал, что когда-то и я в лунную ночь заметил сгущение тона неба над светлой полосой на море, и мне показалось, что Архип Иванович ошибается.
Гриша, по-видимому, тоже подумал, что Архип Иванович забыл или просто не обратил внимания на это явление, и с уверенностью в голосе заявил:
— Я потому и сгустил краски неба, что это есть в натуре, и этим я добился эффекта света… Ты, Джон, наверно, тоже помнишь, что эта чернота способствует эффекту света — в натуре? — обратился он ко мне.
Мне сделалось как-то неловко, но я все-таки осторожно ответил:
— Да, я припоминаю, что чернота бывает при сильном лунном свете…
— Без этой темноты совсем не было бы блеска света на воде. И вы, Архип Иванович, совсем напрасно думаете, что я не изучал натуру; именно во время изучения я заметил темное пятно с фиолетовым оттенком у горизонта! — с жаром говорил мой товарищ, как бы почувствовав более прочную почву под ногами…
Архип Иванович молча выслушал нас, и по его лицу скользила добродушная улыбка.
— Ну вот, вы оба плохо смотрели на натуру, а вы еще хуже написали эту картину, — спокойно сказал он. — Да, в натуре темное пятно есть, — повторил Архип Иванович, — но вы не должны были его писать: оно должно само собою явиться в вашей картине…
Я был ошеломлен этими словами. Гриша недоверчиво смотрел на Архипа Ивановича исподлобья, по-видимому, даже предполагая в его словах какую-нибудь шутку.
— Ну как же оно может само собою явиться? Ведь краски не изменяются? — недоверчиво спросил он.
— Это темное пятно в натуре является вследствие контраста неба с отраженным светом луны, а в картинах сгущение тона является само собой только в тех случаях, когда художник верно взял отношение красок и не замарал чернотой горизонт, как вы это сделали…
Гриша потупился, но, по-видимому, не вполне верил словам профессора.
— Теперь запомните: когда будете летом наблюдать лунную ночь на море, возьмите кусок черного картона и держите перед собою так, чтобы все лунное отражение на воде было закрыто: посмотрите на горизонт неба и увидите, что темнота исчезнет. Вот так и пишите в этих тонах, а потом напишите отраженный свет, и если отношение будет верно взято, то у вас сама собой появится стушенная темнота, которая даст полную иллюзию света в вашей работе…
Мы оба молчали.
— А если, — продолжал Архип Иванович, — темное пятно само собою не появится, то это значит, что вы неверно взяли отношение, и должны еще раз написать, но вы никогда не должны умышленно сгущать краски в этом месте. Вот запомните это, что я говорю, и проверьте мои слова по натуре…
Гриша показал еще две лунные ночи, но в обеих его картинах была та же чернота, и Архип Иванович с досадой повторял:
— Жаль, жаль… А может быть, это были бы хорошие картины…
Осмотрев все наши работы, Архип Иванович подошел к столу и поднял тарелку, накрывавшую горячие сосиски.
— Что же вы не завтракаете? Ведь тут все простыло… Садитесь…
Мы все уселись за стол.
Я налил холодный чай в стаканы и с извинением предложил Архипу Ивановичу.
— Ничего, ничего, я выпью… А вы не стесняйтесь и закусывайте…
Он подал нам пример, взял сосиску пальцами и принялся есть ее, закусывая булкой.
За едой он нам рассказал, как он много лет назад наткнулся на этот лунный эффект и как, исключительно благодаря случаю, убедился, что никогда не следует писать результат эффекта, а надо добиваться, чтобы результат этот появился в картине сам собой — от верного отношения света и тени…
Рассказав нам о том, что делается в Совете Академии, Архип Иванович повел речь на свою излюбленную тему о том, что мы, художники, должны всегда держаться друг друга, что можем спорить и расходиться только в вопросах искусства, но никогда не должны оставлять друг друга в жизненной борьбе…
Архип Иванович ушел от нас, оставив самое теплое, радостное чувство.
Ровно через полгода я жил в Анапе на Черном море и проверил на опыте урок Архипа Ивановича: в лучших моих этюдах эффекта лунного света темнота на горизонте появилась сама собою, и я убедился, что Архип Иванович был прав.
Безграничная любовь Архипа Ивановича к искусству сквозила у него в энергичной поддержке идеи авторского права художников и в ревностной охране всех своих произведений.
