Остап Лысенко - Микола Лысенко
Присутствующие поддержали отца. А там «сдался» и Николай Карпович.
— В ваших руках опера на материале моей инсценировки получится, чувствую, лучше комедии. А что впервые придется либретто писать, то «не святые горшки лепят».
Здесь же всем товариществом набросали план либретто. Николай Карпович горячился больше всех.
Отец, помню, рассмеялся:
— Теперь не оторвать Николая Карповича от либретто. Видите, как развоевался. Что сотник на раде козачьей.
Минул месяц. И снова в гостиной собрались патриоты будущей оперы. Пришли ведущие актеры театра. На этот раз, кажется, уже не Садовский, а кто-то другой читал либретто.
Оказалось, отдельные сценки не отвечают оперной специфике, а тексты некоторых арий и хоров трудно положить на музыку.
— За один раз не срубишь дерево враз, — подбадривал Садовского-либреттиста отец. — Ничего не поделаешь. Такая у нас, людей искусства, судьба: править, сокращать, переделывать…
«Доводил» либретто до «пуття» Николай Карпович уже не в одиночку, а с отцом.
Начав с «Андриашиады», подражательной сатиры на русификаторов, Николай Витальевич завершил свой творческий путь убийственной сатирой на царей и вельмож, на панков, сдиравших семь шкур с единокровных селян.
Уже приступив к работе, отец не раз говорил Николаю Карповичу Садовскому:
— Главное — сцена на Олимпе. Любовь Дидоны, признаться, меня куда меньше волнует. А на Олимпе есть где размахнуться, есть кого ударить.
Замечание это не случайное. Либреттист явно отдавал предпочтение роману Энея и Дидоны, красочным бытовым сценам «грекозапорожской» жизни, вывернутой наизнанку», а композитора привлекала возможность воссоздать в комедийно-сатирическом плане зловещие фигуры царя и его придворных в виде мифологических персонажей, сохранив при этом весь национальный колорит, так ярко подчеркнутый у Котляревского. Привлекала отца и героическая фигура Энея, вступившего в поединок со «злой судьбой», с роком, накликанным на его голову богами. Смело, как когда-то казаки-запорожцы, Эней переплывает «на човнах» морские просторы — «вперед, к неведомым берегам»; и в Дидоне все чаще вырисовывался перед отцом задушевный образ украинской женщины.
— Давно уже так не работалось, — говорил мне отец.
Он, бывало, наигрывал и напевал арии, а когда приходил Садовский, разыгрывались целые сцены.
Николаю Карповичу очень понравилась ария Зевса:
Я — рекс! Вчувайте і вклоняйтесь,
І розумійте слово — рекс!
Грішіть, та тільки оглядайтесь,
Бо ви моє покірне греке!
Над усіма людьми й богами
Панує влада скрізь моя,
І блискавками і громами
Трушу склепіння неба я.
Я все створив, всьому дав міру,
Уклав закони світові.
Людям натхнув і страх, і віру,
I став державцем над людьми!
Пел он ее грозно, напыщенно. В совсем другом, комедийном плане исполнялась им вторая часть арии:
На світі скрізь панує лад:
Один вперед, другий — назад.
На світі скрізь панує рай:
Один працюй, другий — співай.
Скрізь рівність в правді світовій:
Той сльози лий, той нектар пий.
І хвалить все себе само,
Один пануй, другий — в ярмо.
Чим живі ви? Чим все живе на світі,
Й та дрібна людська комашня?[54]
Тим, що за вас не мед і оковиту,—
А нектар п’ю отут щодня.
П’ю за народ, за всіх підданців,
Панів, князів і голодранців.
Садовский-Зевс скупыми, но очень выразительными жестами изображает «рай» и «равенство» своего царства, где «один пануй, другий — в ярмо».
Как-то я обратил внимание отца на то, что не весь текст либретто положен на музыку.
— Раньше я и сам хотел все положить на музыку, однако, — ответил мне отец, — намерение это пришлось отбросить. Прежде всего разговорный элемент как раз в духе украинской народной оперы, во-вторых, в отдельных случаях музыка может только ослабить характерные особенности языка Котляревского, сохраненные в тексте либретто.
Опера подвигалась быстро.
Послушать ее пришли все заранее намеченные артисты-певцы во главе с Николаем Карповичем, хормейстер, дирижер оркестра, друзья. Небольшой наш зал еле вместил всех приглашенных. Отец, как говорится, был в ударе: с большим вдохновением проиграл клавир оперы, сам пропел все номера. Николай Карпович читал ремарки, разговорный текст.
… Берег моря. Бог ветров Эол, проснувшись, вспоминает пьяную ночь на Олимпе, пиршество у Зевса, ссоры небожителей, из-за которых погибла Троя. Уцелел только Эней — сын Венеры — со своими воинами, но и его, враждуя с Венерой, хочет погубить Юнона, мстительная, коварная супруга Зевса.
А вот и сама Юнона. Легка на помине. Примчалась с Олимпа и обещает Эолу, старому греховоднику, молодую девушку, лишь бы тот утопил Энея.
Поднимается страшная буря. Высокие волны захлестывают лодки Энея. Но не растерялся вождь троянцев. Нравы богов ему известны. Он бросает в пучину свои последние деньги — взятку богу моря Нептуну. Симфоническая картина нарастающей морской бури — апогей конфликта богов.
Нептун прогнал Борея. Громовые тревожные звуки сменяются торжественным покоем. Стихает буря. Близится желанный берег. Обессиленные троянцы засыпают на земле Карфагена. Знакомая мелодия украинской веснянки. Озаренные луной, прославляя весну и жизнь, девушки ведут хоровод. Рассвет. Появляется Дидона — царица Карфагена. Она и жалеет Энея и восхищается им. Приглашает всех к себе.
Второе действие — «На Олимпе» — кульминационное в опере. Царство богов. Махтей, подметая Олимп, жалуется на свою судьбу, на порядки, установленные Зевсом. Боги только то и делают, что пьют, объедаются, сорят, а ты после них прибирай.
Кортеж богов. Снова банкет. Бахус, Марс и Афина прославляют Зевса, его царство, где «один слезы льет, другой нектар пьет».
Прибегает Меркурий. Он рассказывает о привольной жизни Энея и троянцев в Карфагене: «Эней там бісики пуска», совсем свел с ума Дидону.
Разгневанный новой ссорой Юноны и Венеры — «бабськими каверзами», Зевс посылает Меркурия на землю со строгим наказом Энею оставить Карфаген.
Притомившись после «трудных государственных дел», Зевс призывает богов пить, есть и веселиться.
Пустота, ветреность, высокомерие, паразитизм и жестокость небожителей раскрыты композитором с едкой, уничтожающей иронией. Тут мы встречаемся с уже знакомым по «Андриашиаде» приемом: музыка величального характера резко контрастирует с гротескным содержанием текста.
Помню, как насмешила первых слушателей оперы величальная ария Бахуса:
