Владимир Чиков - Нелегалы 2. «Дачники» в Лондоне
Это была довольно странная картина: пожилая пара, одетая по моде десятилетней давности, медленно продвигалась сквозь толпу людей — он совсем седой, немного сутулый, ведущий под руку немолодую уже женщину, которая тоже, как и он, стремилась не замечать сновавших вокруг репортеров и не отвечать на их вопросы. «Теперь только бы поскорее войти в салон самолета», — думал Моррис, стараясь идти как можно быстрее. Но вот наконец и трап. Под фотовспышки ламп они поднялись по трапу, и если Моррис сразу скрылся в самолете, то Леонтина остановилась на последней ступеньке, окинула взглядом толпу провожавших и, прощально помахав им рукой, вошла в салон. Ей тоже очень хотелось побыть одной и отдохнуть хоть немного после всей этой суеты и шума, начавшегося с раннего утра первого дня свободы. Но — увы! В салоне тоже оказалась небольшая группа репортеров, у которых не было польских виз, но имелись билеты до Варшавы и на обратный путь до Лондона. Журналисты вели себя так же назойливо, как и на земле: они просили Крогеров дать автографы, пытались вовлечь в разговор и взять интервью, ради чего они и летели с ними в Польшу. Но находившиеся в самолете польские полицейские выпроваживали их в туристический салон, в который им были проданы билеты.
Когда английский авиалайнер приземлился в Варшаве, журналисты и фоторепортеры, которые не имели права без виз покидать самолет, снова ворвались в салон первого класса. И только теперь, почувствовав настоящую свободу, Леонтина согласилась на короткое интервью.
— Мы, — сказала она, — не держим зла на английское правосудие. Но хочу подчеркнуть, что отбывали мы наказание несправедливо. Мы не сделали ничего бесчестного и своими поступками не принесли ущерба Англии. Наоборот, мы делали все, чтобы не было новой войны, чтобы дети Земли не были напуганы новыми ядерными бомбежками. То есть мы жили и боролись, чтобы защитить других, и потому для нас все стороны были равны — и Америка, и Англия, и Советский Союз, и все другие страны. Вот поэтому мы никогда не ощущали себя врагами. И последнее: теперь я могу признаться в том, что мы были разведчиками, но какого именно государства — это пока не столь важно…
Фоторепортеры, которые были в салоне английского самолета, сфотографировали Крогеров напоследок, затем, прильнув к иллюминаторам, стали наблюдать, кто будет их встречать, когда они сойдут на землю. Но — увы! У трапа никого не было. Советских разведчиков-интернационалистов в Варшаве встречали без интервью и фотовспышек, без эскорта мотоциклистов и прочей помпы. И лишь у входа в здание варшавского аэропорта Коэны попали в объятия встречавших. «Со свободой вас, Леонтина и Моррис Коэн!» — негромко проговорил обнявший Питера сотрудник Центра, специально прибывший для их встречи из Москвы. Услышав за последние десять лет свою настоящую фамилию и имя из чужих уст, Моррис, вздрогнув, оглянулся по сторонам: не услышал ли это кто из посторонних. Вспомнив, что находится уже среди своих, он только теперь понял, что можно наконец-то стать самим собой, что уже кончилась для них война на невидимом фронте. Что они, считай, уже дома!
В течение нескольких последующих дней внимание английской прессы и телевидения было приковано к обмену Крогеров и их отлету из Лондона. Это внимание было большим, чем ко многим прибывающим в Англию главам государств: проводы супружеской пары было организованы так, будто отправляли «сокровища британской короны». Потом в газетах стали появляться критические статьи и комментарии. Лондонская «Таймс», например, сообщала об этом так: «Иностранец, прибывший в Англию в нятницу (24 октября 1969 года. — В. Ч.), невольно подумал бы, что Крогеры являются национальными гостями, а не шпионами, нанесшими ущерб интересам безопасности Великобритании…»; «Отправку Крогеров нужно было организовать иначе, а не так, чтобы она напоминала отъезд королевской четы», — сокрушалась «Дейли телеграф».
Шумихой вокруг досрочного освобождения и проводов Крогеров из Лондона английские средства массовой информации создали прекрасную рекламу советской разведке, убедив западную общественность в том, что она никогда не бросает в беде верных ей агентов и кадровых сотрудников.
* * *На другой день после прибытия в Варшаву Коэны обычным рейсом вылетели в Москву. В аэропорту Шереметьево их встречали так же скромно и незаметно, как всех разведчиков, возвращавшихся из-за рубежа. Было много букетов ярких осенних цветов, были теплые объятия товарищей по работе. Моррис и Леонтина сразу почувствовали, какое это счастье — быть среди своих и слышать не только английскую, но и плавную русскую речь! Леонтина внимательно всматривалась в лица встречавших, надеясь увидеть особенно дорогих ей людей — Твена, Лонсдейла, Джонни, Клода, Марка! Но их не было. Да их и не могло быть, не положено им появляться в общественных местах в компании других разведчиков. Узнав одного из тех, кто руководил их подготовкой к работе в Англии, она с распростертыми объятиями бросилась к нему с возгласом:
— Саша! Ты ли это?
Полковник Корешков, обнимая и целуя ее, обрадованно лепетал:
— Конечно, я! Лона, ты не представляешь, как я рад за вас! Я уж думал, не доживу до этой встречи с вами!
— Да, Саша, не попадись вашей контрразведке Брук, и наше с Бобзи пребывание у Ее Величества могло бы затянуться еще на одиннадцать лет. Мы так признательны ему за то, что он попался!
— За это вы должны благодарить контрразведку. Это она постаралась «накрыть» его!
— И все же не будь его, мы бы не встретились сегодня!
— В этом ты права, — кивнул Корешков. Вспомнив, что рядом топчется незнакомый Коэнам Юрий Иванович Пермогоров, он подтолкнул его локтем, давая понять, что пришел и его черед представиться своим «инокорреспондентам».
Высокий элегантный Пермогоров нерешительно вышел вперед и, изрядно волнуясь, обронил:
— Здравствуйте, я ваша «тетя» из Варшавы! Поздравляю вас со свободой!
Ничего не поняв, Моррис недоуменно переглянулся с супругой, но та тоже не сразу сообразила, что к чему, и потому растерянно улыбалась, не зная, как реагировать на его слова.
— Повтори им по-английски, — подсказал Пермогорову Корешков. — Русский язык Лона, видимо, совсем забыла, а Моррис его и раньше не знал.
Пермогоров, кивнув, сказал им то же самое по-английски, а затем пояснил, что именно он от имени их тети вел с ними двухгодичную переписку, и назвал при этом свое имя.
Громко расхохотавшись, Леонтина первой протянула ему свою маленькую ручку:
— Спасибо тебе, Юра, за добрую, заботливую тетю! И за понятный только нам ее эзопов язык! Спасибо еще за то, что ты вселял в нас надежду и веру в наше досрочное освобождение из тюрьмы.
