Александр Бондаренко - Милорадович
«18 марта князь Прозоровский выехал из Ясс в Фокшаны, чтобы лично присутствовать при действиях корпуса Милорадовича против Журжи, взятием которой должна была начаться кампания.
Еще в начале марта Милорадович вступил в секретные сношения с рущукским пашой Ахмет-эфенди, который, находясь в немилости у султана, не хотел спокойно ожидать смерти, к которой был приговорен еще во время бунта янычаров. Ахмет-паша изъявлял желание перейти в Россию и в доказательство своей искренности советовал Милорадовичу атаковать слабоукрепленную Журжу, обещая не подкреплять ее войсками из Рущука… Он объявил, что "гарнизон Журжи был весьма слабый, укрепления во многих местах разорены, и вообще крепость в весьма дурном положении"»[748].
«Уже к 20 марта часть войск Валашского корпуса сосредоточилась в Бухаресте, откуда предполагалось открыть наступление, и того же числа прибыл сюда инженер генерал-майор Гартинг[749], под руководством которого приступлено к изготовлению лестниц, фашин, туров и прочих принадлежностей для штурма»[750].
«Но, как вы назначены от меня к сей экспедиции, — писал Прозоровский Милорадовичу, — то вы оною и распоряжайтесь, а я буду только зрителем»[751].
«22 марта весь корпус передвинулся в местечко Фалаш-ток, в 45 верстах от Бухареста. На другой день генералом Милорадовичем дана диспозиция к штурму. Весь корпус разделен был на шесть колонн… Всем войскам приказано было двигаться в полном порядке, с соблюдением возможно большей тишины: "Прибытие колонн к крепости должно произойти поутру, в 4 часа; я буду находиться на правом фланге, между первой и второй колоннами, и сигналом к штурму послужит ракета.
Резерву колонн находиться от последних не далее 200 шагов, чтобы в случае неудачи своевременно подкрепить и принять на себя отступающие войска.
Я знаю солдат, коими командую; в успехе не сомневаюсь, а в наблюдении порядка уверен. Господа генералы, командующие частями, все известны своими подвигами; дело солдат — следовать их примеру и повиноваться; малейший беспорядок может быть пагубен, и кто тому причиной будет вреден чести и славе полков; я люблю добрых солдат и истреблю виновников.
Когда ретраншамент[752] форштата[753] будет занят, тут наиболее соблюдать устройство: ни один не должен оставлять своего места; в улицах удвоить старание соблюсти порядок и поспешно достигнуть до крепости: — тогда победа, трубы, награды, успех, честь и слава!" Апшеронские батальоны шли во главе штурмующей колонны и первыми должны были броситься в атаку»[754].
«Суворовские нотки» звучат в приказе весьма явственно.
Штурм, как и намечалось, начался ранним утром 24 марта, но открыть кампанию блистательной победой фельдмаршалу Прозоровскому не удалось.
«Турки, защищавшие передовые укрепления, большей частью легли под штыками наших солдат, и только немногие успели спастись под защиту стен замка, высокий вал которого не остановил стремление русских войск; но, к сожалению, здесь явилась непреодолимая преграда дальнейшим успехам. Как оказалось, журжинские укрепления сильно разнились от укреплений, показанных на имевшемся у нас плане: глубокий двойной ров, о котором у нас ничего не знали, затруднял приступ, а лестницы оказались короткими. "Но храбрые солдаты, презирая опасность, втыкали штыки в контрэскарп[755] и взбирались по ним на вал"[756].
Однако, ошеломленные вначале отвагой русских, турки вскоре опомнились: ободренный прибывшим из Рущука на 17 судах подкреплением, гарнизон Журжи удвоил усилия, чтобы сбросить взобравшихся на стены смельчаков, и открыл по ним орудийный огонь картечью. Несмотря на то, что штурмующие колонны уже успели взобраться на стены, они тем не менее терпели страшный урон…
Между тем в Журжу каждую минуту прибывали свежие толпы неприятеля. При таких обстоятельствах, невзирая на видимые успехи наших войск, генерал Милорадович не счел возможным продолжать приступ, который мог повлечь за собой только совершенно бесполезную потерю людей, и приказал отступить колоннам; но разъяренные солдаты просили вторично вести их на штурм. Только сильный пожар в предместье крепости побудил русских к отступлению, которое и совершилось с поразительным порядком и спокойствием»[757].
«Хотя приступ к Журже не увенчался полным успехом, выведя из рядов до 700 человек убитыми и ранеными, тем не менее перевес результатов был, несомненно, на нашей стороне. Турки потеряли более 2000 человек, 32 знамени и 13 орудий, из которых 7, по невозможности их увезти, были испорчены»[758].
В неудавшемся штурме виноват, к сожалению, Милорадович — победа казалась столь очевидной, что он слишком в ней уверился.
«За два дня до штурма турецкий лазутчик, узнав о заготовлении штурмовых лестниц и фашин, успел, несмотря на принятые предосторожности, уведомить неприятеля о предстоящем штурме и объявить о тайных переговорах между Милорадовичем и начальником рущукских войск Ахметом-эфенди. Последний едва успел спастись… В Рущуке и Журже закипела усиленная деятельность.
Начальник войск, Хозрев Мегмет-паша, собрал для возвышения крепостного вала и углубления рва все население Журжи, и работа продолжалась днем и ночью до самого начала штурма. Вместо неожиданного нападения и легкого штурма пришлось встретить бдительный надзор и энергическое сопротивление. Всего же более повредило нам увеличение высоты вала и глубины рва, отчего лестницы оказались короткими»[759].
Увы, неприятель сумел переиграть Милорадовича в «тайной войне» — уверенные в победе, русские не заметили лихорадочных контрприготовлений!
«Баярд русской армии, незабвенный Михаил Андреевич Милорадович всю вину неудачного штурма принял на себя. В донесении главнокомандующему от 25 марта он писал: "Я знал, что успех покроет славой корпус, а неудача падет на меня. Будь я эгоист, то не решился бы на предприятие неверное; но на войне удаются иногда предприятия неверные: надобно на них отважиться".
Государь не только не прогневался на Милорадовича за отбитый штурм, но, напротив того, адъютанту его, привезшему донесение о сражении 24 марта, пожаловал бриллиантовый перстень, а генералу Милорадовичу повелел сообщить, что "неудача отнюдь не переменяет выгодных о нем мыслей Его Величества, об усердии его и знании военного искусства"»[760].
Кажется, «комплекс Аустерлица» прошел и в Санкт-Петербурге…
Признавая собственную вину, Милорадович подчеркивал, что его подчиненные воистину действовали безукоризненно. Позже он писал Аракчееву:
