Эммануил Казакевич - Весна на Одере
- Margarete... Sie?..*
_______________
* Маргарета... А вы?..
Он понял и ответил:
- Василий Максимович.
Она не поняла длинного имени и сдвинула брови.
- Василий, - сказал он, решив ради краткости отказаться от отчества.
- Василь, Василь, - почему-то засмеялась она, словно обрадовавшись.
Они с минуту постояли молча, потом оба почувствовали себя неловко и оба не могли понять причину неловкости. "Может, она хочет меня о чем-то попросить?" - думал Чохов, стараясь не слишком приглядываться к девушке. "Может быть, капитан занят, а я его задерживаю и ничего не говорю?" думала Маргарета.
Она что-то нерешительно произнесла и ждала ответа, но он ничего не ответил, потому что ничего не понял. Тогда она сделала книксен - Чохов даже глаза раскрыл от удивления, о реверансах он читал только в книгах - и направилась к выходу.
За дверью она минуту постояла неподвижно, затем бегом побежала к своим подругам - рассказать, какой милый и непонятный этот капитан и что зовут его Василь.
Маргарета была родом из Заандама, небольшого городка к северо-западу от Амстердама. Городок этот расположен на самом морском берегу, возле старой дамбы, полон чаек и соленых запахов рыбы. Когда-то он назывался Саардамом. В августе 1697 года его посетил царь и великий князь московский Петр Первый. Там и доныне стоит памятник Петру, сохранился и домик с черепичной кровлей, в котором русский царь прожил несколько дней. Один лесопильный завод в окрестностях городка называется "De Grootvorst" ("Великий князь") в память посещения его Петром.
Когда Маргарета задумывалась о России, то эта далекая страна представлялась ей в образе высокого, могучего и непонятного человека, чья исполинская тень пронеслась когда-то по тихим улочкам ее родного Заандама. Даже война немцев с Россией казалось ей далеким, полуфантастическим событием, не имеющим прямого отношения к ней или к ее соотечественникам. Конечно, порабощенные голландцы слушали известия о поражениях немцев в России с радостью: немцев они ненавидели так же, как их предки ненавидели испанцев при Вильгельме Молчаливом. Но они не улавливали прямой связи между этими событиями и своей собственной судьбой.
И вдруг эти события ворвались в их жизнь. Великие восточные пространства оказались не такими уж отдаленными, не такими уж инопланетными, как это представлялось Маргарете Реен, восемнадцатилетней девочке из Заандама, воспитанной на пасторских проповедях, на выдумках бульварных газет и романтике бульварного кинематографа.
Русские - именно они освободили Маргарету и ее соотечественников. Благодаря им она вскоре увидит свою мать, родной городок, берег моря.
Она была полна благодарности к русским. Впервые за три года бродяжнической жизни она почувствовала себя под защитой могучей и дружественной силы. Эта сила воплотилась в маленького стройного сероглазого капитана.
Маргарета смотрела на него, очарованная, и была страшно довольна тем, что он не высок ростом, чуть-чуть повыше нее, не такой, сохрани боже, как Петр Первый, которого она, вероятно, боялась бы.
В присутствии капитана она чувствовала себя в безопасности перед старухой баронессой фон Боркау, ее управителем и разными "амтами", "ратами", "лейтерами", "фюрерами" - всем этим сложным и страшным хороводом, который разлетелся теперь, подобно нечистой силе при свете дня.
VII
Оганесян пришел в поместье на следующее утро. Предвкушая предстоящее ему наслаждение, он шагал непривычно быстро и одолел лестницу одним махом.
Ему казалось, что он возвращается к тому, от чего он как будто даже без боли и труда отказался, - к своему довоенному ремеслу, не бог весть какому выдающемуся ремеслу - музейного экскурсовода. С внезапной острой радостью вспомнил Оганесян полузабытое чувство незаменимости своей первой, далекой жизни среди мерцающих теплыми красками холстов.
До войны в Музей изобразительных искусств, где он работал, приходили бесчисленные экскурсии школьников, рабочих и красноармейцев.
Оганесян любил объяснять картины красноармейцам, но картины были ему тогда ближе и понятнее, чем эти славные, полные уважения к искусству серьезные парни. Они бесхитростно удивлялись тому, что за красочными неживыми полотнами кроется так много мыслей и подробностей. Полные веры в восходящую линию человеческого прогресса, они с некоторым недоверием слушали его рассказы об утерянных секретах старых мастеров и об их непревзойденных достижениях в колорите и композиции.
За годы войны он увидел посетителей музея не в музее, а в жизни и воинском труде.
Это были люди, интересующиеся всем на свете, жаждущие все постигнуть и все понять. Огромная любознательность была одной из прекраснейших черт их характера. Они и переводчика любили за то, что он "все знает". Они любили слушать его рассказы о художниках и больше всего о Леонардо да Винчи, которого они, люди практической складки, особенно ценили за математический и технический гений.
То, что солдаты живо интересовались всем этим, радовало и ободряло Оганесяна, который вначале решил, что ничего уже не будет - ничего, кроме окопов, артиллерийских позиций, нудных немецких пленных, тоскливых ветреных ночей, скверных землянок. Нет, солдаты были умнее и прозорливее его. Они знали то, что и он сам понял позже: все впереди, будет жизнь, и борьба идет за нее.
Теперь, в предвкушении осмотра картин, он с новой силой почувствовал, что искусство совсем уж не так отграничено от пережитых невзгод фронтовой жизни и от судьбы окружавших его офицеров и солдат. Ибо картины - это еще полмузея. Вторая половина - его посетители.
В сопровождении Чохова и черноусого старшего сержанта, оказавшегося парторгом роты, Оганесян медленными шагами вошел в гостиную, где под многочисленными оленьими рогами висели картины.
Тут были неплохие копии: "Мона Лиза" Леонардо да Винчи, венская "Венера" и ленинградская "Персей и Андромеда" Рубенса, дрезденская "Венера" Джорджоне. Рядом с ними висели ландшафты и натюрморты различных немецких художников.
Оганесян испытал восторг, словно встретился со старыми добрыми друзьями. Он ведь до мельчайших подробностей знал биографию каждой картины. Куда девались его сонливость и апатия! Антонюк не узнал бы своего переводчика в этом подвижном, улыбающемся, помолодевшем человеке.
Сливенко, не желавший упустить такой удобный случай для поднятия культурного уровня своих солдат, позвал в гостиную всех людей, свободных от суточного наряда.
Окруженный солдатами, Оганесян начал разъяснять им смысл и композицию картин с той торжественной и важной интонацией, какая свойственна профессиональному музейному экскурсоводу.
Словно вокруг не было никакой войны, словно солдатам не предстояли кровопролитные бои на северном участке фронта, так внимательно слушали они объяснения картин, написанных пять веков назад в далекой Италии, впрочем, теперь уже не такой далекой.
