Майкл Уайт - Джон Р.Р.Толкиен. Биография
Кроме того, называя свои книги католическими, Толкиен, несомненно, имеет в виду пронизывающее их ощущение благодати. Его персонажи действуют в мире, где вера способна творить чудеса. Магия в этом мире вершится не силой воли, а силой веры. Истинная вера в Средиземье преодолевает тяготение реальности, побеждает закон причины и следствия. И несмотря на то, что в книгах Толкиена нет ни Библии, ни крестов, ни алтарей, они действительно исполнены христианского духа. «Властелин колец» повествует не только о борьбе добра со злом, завершающейся победой добра, но и о жертве, искушении, самоопределении и свободе воли. Это хорошо понимал друг и поклонник Толкиена У.Х. Оден, которому принадлежат следующие слова: «‘Властелин колец’ основан на скрытых христианских предпосылках»[151]. А писатель Эдмунд Фуллер был убеждён, что «в этой книге щедро разлита благодать» и «свершаются события во исполнение пророчества»[152].
Должно быть, для Толкиена не было в жизни ничего важнее религии, и это бросалось в глаза всем, кому доводилось пообщаться с ним хоть немного. Христа он привычно именовал «Господом нашим». Он непоколебимо веровал в силу молитвы; он был убежден, что творческое вдохновение «ниспосылается» ему в ответ на молитвы и что молитвы исцеляли его домашних, когда тем случалось заболеть. Один из его друзей, Джорд Сэйерс, вспоминал, что «Толкиен был строжайшим образом привержен римскому католицизму. Он был очень ортодоксальным и очень старомодным»[153]. А сын Толкиена, Джон, ставший католическим священником, рассказывая о своём отце, утверждал, что католицизмом были проникнуты всего его мысли и убеждения[154]. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Толкиен чувствовал себя обязанным ввести в мифологию языческого образца тонкий библейско-христианский подтекст.
Ещё одно дорогое сердцу Толкиена убеждение состояло в том, что современная жизнь и технический прогресс пагубны для человечества. Убеждение это не имело ничего общего с политикой и диктовалось глубоким личным отвращением к опасным соблазнам современной жизни. «Он не любил современность, — вспоминал сын Толкиена Кристофер. — Сущностью современного мира для него был механизм. Этот механизм — один из скрытых смыслов, заключённых во ‘Властелине колец’»[155]. В других описаниях он предстаёт ещё более непримиримым противником современности. «Толкиен всегда говорил, … что только глупцы и безумцы способны размышлять о двадцатом веке без отвращения», — вспоминал критик Роджер Сейл[156]. А писатель Пол Коучер утверждал, что «Толкиен стал экологом, защитником необъяснимого, врагом ‘прогресса’, поклонником ручных ремёсел и пацифистом задолго до того, как все эти умонастроения вошли в моду»[157].
Неприязнь Толкиена к двадцатому веку нашла во «Властелине колец» яркое отражение: достаточно вспомнить об обречённых на вымирание энтах — символе минувшей эпохи. И можно себе представить, какое удовольствие должна была принести автору работа над главой «Очищение Шира»!
Совершенно очевидно, что одним из назначений «Властелина колец» явилась для Толкиена атака на самых ненавистных ему противников в реальном мире — поборников технического прогресса, виновников загрязнения окружающей среды и равнодушных потребителей. Ему удалось создать всецело убедительный альтернативный мир без технологии, или, по выражению Джона Клюта, «полноценный контр-миф истории двадцатого века… описание такого мира, с которым ‘всё в порядке’, — иную реальность, которой так жаждет душа в нашем бесплодном столетии»[158]. Толкиен не просто предавался приятным мечтам — он проповедовал свои глубочайшие убеждения, что тщательно подчёркивает в своём замечании на эту тему Колин Уилсон:
«‘Властелин колец’ — это критика современного мира и ценностей технологической цивилизации. Эта книга отстаивает свои собственные ценности и стремится убедить читателя, что они предпочтительней ценностей современных… это и атака на мир современности и, в то же время, своего рода кредо или манифест»[159].
С точки зрения эколога, Саруман (имя которого можно перевести как «Искусник»[160]) не менее порочен, чем Саурон или Моргот. Последних можно интерпретировать как мистические образы зла, как демонов — губителей духа, Саруман же — это само воплощение порочного двадцатого века. Он — лицемерный политик, он — губитель природы, он — беспринципный учёный. Орки выведенной им породы не боятся дневного света, и каждый из них обладает силой двух сауроновых воинов. Саруман ставит опыты с механизмами. Пока герои ведут Войну Кольца и спасают Средиземье от Саурона, Саруман «модернизирует» Шир. Но «добрые старые времена» торжествуют победу: Саруман бессилен перед «природной» магией Гэндальфа и перед добродетелями тех, кто действует на благо природе. Но здесь Толкиен, похоже, зашёл слишком далеко. Свои идеи он представил так убедительно, что многие читатели заподозрили, будто весь «Властелин колец» — не что иное, как чистая аллегория.
Первым это подозрение высказал Рейнер Анвин, в 1947 году прочитавший часть книги в первоначальном варианте. В письме к отцу он заметил, что борьба добра и зла несколько отдаёт аллегорией. Толкиена это замечание огорчило, и с тех пор он неизменно настаивал на том, что в книге его никаких аллегорий нет. Но, справедливости ради, не следует забывать, что вторая мировая война тогда только что завершилась, и Рейнер имел все основания увидеть в основной теме «Властелина колец» — борьбе «хороших парней с Запада» против «плохих парней с Востока» — обычную аллегорию.
Кто же из них был прав? И действительно ли Война Кольца в каком-то смысле явилась образом второй мировой войны?
На первый взгляд, такое предположение кажется вполне правдоподобным. Толкиен писал свою эпопею в военные годы, и даже если принять во внимание, что замысел её оформился ещё в 1938-м, всё равно останется фактом, что в те времена фашизм уже набрал силу и Европа стояла на грани войны. Кроме того, Толкиен постоянно возвращался к написанным ранее эпизодам и вносил в них множество изменений, так что если бы он захотел написать аллегорию, то без труда мог бы пересыпать текст подобающими аллюзиями на реальные события.
Найти подобные аллюзии не составляет труда. Вот лишь несколько самых ярких примеров: белый цвет символизирует добро, а чёрный — зло; гортанную речь орков можно интерпретировать как усиленный до предела немецкий акцент; наконец, можно ещё раз вспомнить «говорящее» соотнесение двух противоборствующих лагерей со сторонами света.
