Михаил Каратеев - По следам конквистадоров
Вскоре лагерь был разбит, кони расседланы и стреножены, им тут было вволю травы. В нескольких шагах от реки, под шатром огромного дерева, с которого змеями свешивались лианы, пылал большой костер. Вокруг него, на разостланных одеялах и попонах, расположилась вся наша компания. Некоторые уже успели и выкупаться. Дамы вытаскивали из вьюков свертки с провизией и сервировали «стол». На ветку соседнего дерева бесшумно опустилась довольно крупная сова и уставилась на нас немигающими круглыми глазами.
В груди нарастало чувство какое-то безотчетного удовлетворения, почти счастья. И даже не верилось, что где-то есть большие города, шумные улицы, электрические фонари, стремительно мчащиеся автомобили… Все это — по ту сторону стены, которую цивилизация воздвигла между человеком и природой, а по эту, по нашу сторону — дикий лес, затерянная в дебрях река, тишина, простор и истинная, а не запрограммированная политиками свобода, — не это ли для человека самое нужное и ценное? В такие минуты Парагвай казался мне прекрасным, и сердце отказывалось верить, что я его когда-нибудь по доброй воле покину.
За едой, выпивкой и веселой болтовней время летело незаметно и некоторые уже начали поклевывать носами. В минуту наступившей тишины на противоположном берегу явственно прозвучал треск валежника и шум раздвигаемых зарослей. Мы насторожились. Через некоторое время шум послышался снова. Было очевидно, что какое-то крупное животное ворочается в чаще, возле самой воды, в каких-нибудь ста метрах от нас. Правый берег Ипанэ, от которого на десятки верст тянется непроходимая сельва, совершенно необитаем, там не могло быть ни человека, ни коровы.
— Тапир, — шепотом сказал кто-то.
— Может быть и ягуар, — добавил другой.
Взяв заряженный карабин, я взвел курок, подошел к самой кромке берега и приготовился стрелять с колена, как только зашевелятся кусты, до которых достигал свет нашего костра. Прошла минута напряженной тишины, снова послышался треск, — я прицелился и вдруг прямо против мушки моего карабина вспыхнула спичка! Я едва успел удержать палец, уже давивший на спуск.
— Какой черт там лазит? — заорало сразу несколько голосов.
— Да не черт, а я, — откликнулся с того берега ленивый голос Яцевича.
— Какая нелегкая тебя туда занесла?
— Хотел вам сюрприз устроить, разложить здесь наверху костер, да пока переплывал реку спички подмокли. Еле зажег одну, и та сразу погасла. А ну, плыви сюда кто-нибудь с огнем!
При мысли, что едва не застрелил приятеля, я почувствовал потребность освежиться. Переоблачившись за ближайшими кустами в купальные трусики, взял в зубы коробок со спичками, переплыл реку и присоединился к Яцевичу. Не без труда вскарабкавшись на крутой обрыв, мы сложили здесь огромную кучу валежника и разожгли костер, фантастическим заревом осветивший всю реку. С левого берега нас приветствовали пальбой и восторженными криками.
Утром Флейшер проснулся одним из первых. Он развел дамам костер и пока они кипятили чай, взял двухстволку, положил в карман несколько патронов, заряженных мелкой дробью, и углубился по просеке в лес, рассчитывая настрелять к завтраку попугаев. Отойдя от лагеря с полверсты, он увидел боковую тропинку, повернул на нее и едва не столкнулся с пумой; помахивая хвостом, она стояла в десяти шагах. Ружье было заряжено бекасинником и Флейшеру ничего не оставалось, как воспользоваться советом соседей: он замер неподвижно на месте, но, как признался позже, под пристальным взглядом зверя чувствовал себя не очень приятно. Впрочем пума его вынужденным терпением не злоупотребляла, — прошло несколько секунд и она нырнула в чащу. Флейшер примчался в лагерь и рассказал о случившемся. Схватив ружья, мы кинулись к месту встречи, но ничего, кроме свежих следов зверя на песке, ни там, ни поблизости не обнаружили.
Следующие два дня, которые были самыми яркими и приятными во всей моей парагвайской жизни, мы провели на берегу, охотясь, ловя рыбу и купаясь до одури. Во время одного из таких купаний я брел по колено в прозрачной воде и вдруг заметил на дне плоский и очень красивый камень, оливково-черный, с желтыми пятнами. Виднелась только его центральная часть, остальное было занесено песком. Я ступил на него ногой и вдруг камень зашевелился! Он оказался громадным скатом, который стремительно выскочил у меня из под ног, и только молниеносный прыжок в сторону позволил мне избежать удара его «пилой».
Все участники этой экспедиции остались от нее в таком восторге, что месяц спустя она была повторена.
Колхоз и диктатура
Работа наша была тяжела, условия жизни до предела примитивны, перспективы достаточно безрадостны. Но со всем этим можно было примириться и даже значительно улучшить свой быт, если бы не наша диктаториально-колхозная организация, которая была хороша в теории, но на практике сразу же приобрела уродливые и губительные для общего дела формы.
Она свелась к полному подавлению всякой частной инициативы и психологически превратила нас в батраков, которые, не рассуждая, должны делать то, что велит хозяин, и не имели никакой возможности осуществить что-либо из области своих собственных планов и желаний, казалось бы, вполне естественных и легко исполнимых без всякого ущерба для коллектива.
Керманов не учитывал самого главного фактора, который только и мог удержать на общей орбите и в данной обстановке таких людей как мы, а именно: внутреннего, часто даже подсознательного стремления человека создать что-то свое, пусть ничтожно маленькое, но собственное, над чем он мог бы чувствовать себя неоспоримым хозяином и что в какой-то мере украшало бы его жизнь, или хотя бы примиряло с ней.
Все мы в конечном счете бежали из Европы от своего бесправия и от сознания того, что целиком зависим от множества внешних обстоятельств, каждое из которых в любой момент может обернуться против нас и оставить без куска хлеба. В течение многих лет каждый засыпал с мыслью о том, что завтра может лишиться работы, а затем и квартиры, и деваться будет некуда, ибо ничего своего нет, даже дерева над головой, из-под которого не выгнал бы полицейский. И вот именно это желание обрести что-то свое, избавляющее от чувства постоянной зависимости, привело нас в Парагвай.
А на деле оказалось, что у каждого отдельного лица и тут ничего своего не было. Собственником никто себя чувствовать не мог и всякое стремление к какой-либо собственности встречало открытое противодействие диктатора, если даже дело шло о самых простых и естественных вещах, казалось бы, заслуживающих не только одобрения, но и помощи.
