Жорес Медведев - Никита Хрущев
Ячейка Промакадемии при наличии “болота” не сумела принять бой за четкость большевистских принципов. Этот позор нам необходимо решительно смыть» [61] . Несколько десятков коммунистов были в итоге исключены из партии и из Промакадемии за причастность в прошлом к «правому» уклону или по подозрению в причастности к нему.
В первый состав Промакадемии вошла и Н. С. Аллилуева. Мало кто знал, что молодая женщина, приезжавшая в Академию на трамвае, была женой Сталина. Хрущев думал, что именно Аллилуева обратила внимание мужа на энергичного парторга. Позднее он говорил в своих воспоминаниях: «Я ее очень хорошо знал… В Промышленной академии… она была избрана студентами групоргом. Поэтому она часто приходила ко мне за директивами и разъяснениями по тому или другому политическому вопросу. Тогда жизнь в Промышленной академии была бурной. Это были 1929–1930 годы. Шла борьба с правыми, а Промышленная академия была засорена правыми и одно время поддерживала правых неофициально. Потом академия стала твердыней Центрального Комитета, и в этом моя роль была, как говорят в таких случаях, не последняя. А отбрасывая скромность, моя роль была первой. Поэтому меня и выбрали секретарем партийной организации. Я возглавлял группу, которая твердо стояла на позициях генеральной линии Центрального Комитета, которую проводил Сталин. Это, видимо, и сближало со мной Надю, как мы ее называли. Потом мы ее стали называть Надеждой Сергеевной. Когда мы учились и разговаривали по партийным вопросам, то она ничем не проявляла своей близости к Сталину, она умела себя держать. Когда я стал секретарем Московского комитета и часто встречался со Сталиным, бывал у него на семейных обедах, то я понял, что о жизни Промышленной академии и о моей роли в борьбе за генеральную линию в академии она много рассказывала Сталину. Сталин в разговорах другой раз мне напоминал о событиях, о которых я уже далее не вспоминал, забыл. Я тогда понял, что это, видимо, Надя рассказывала Сталину.
Я считаю, что это определило отношение ко мне Сталина. Я называю это лотерейным билетом. Я вытащил счастливый лотерейный билет и поэтому остался в живых, когда мои сверстники, мои однокашники, мои друзья, с которыми я вместе работал в партийных организациях, в большинстве сложили головы как враги народа.
Я сам себе задавал вопрос: “Что же меня пощадило?” То, что я действительно был предан партии, – в этом нет сомнения, я сам себя знаю. Но те товарищи, которые со мной работали, они также были преданы партии и такое же участие принимали в борьбе за генеральную линию партии, за Сталина. Но все-таки они погибли.
Сталин наблюдал за моей деятельностью через Надежду Сергеевну, с которой я учился, был на равной ноге. Она видела меня каждый день и с уважением относилась ко мне, к моей политической деятельности. Об этом она рассказывала Сталину, и это послужило Сталину основой доверия ко мне. Другой раз он нападал на меня, оскорблял, делал грубые выпады; но опять возвращался к хорошим отношениям, и до последнего дня своей жизни он ко мне все-таки хорошо относился. Говорить о любви со стороны этого человека – это слишком сентиментально и для него нехарактерно, но он, безусловно, проявлял ко мне большое уважение. Это уважение выражалось в поддержке, которую он мне всегда оказывал» [62] .
Возможно, что в данном случае Хрущеву изменяет память, а, возможно, – он немного лукавит. Когда Хрущев стал секретарем городского и областного комитетов партии и бывал на семейных обедах у Сталина, Надежды Аллилуевой уже не было в живых. В газете «Вечерняя Москва» за 2 июня 1932 года была помещена заметка «Комбриги и начдивы по хозяйству» о выпуске из Промакадемии. Среди выступавших на вечере назван и секретарь МГК ВКП(б) «тов. Хрущев». Но Хрущев был в те месяцы лишь вторым секретарем горкома, и маловероятно, что он уже тогда мог бывать на обедах у Сталина. Жизнь Аллилуевой оборвалась в ноябре 1932 года. Не исключено, что она рассказывала в 1930–1931 годах Сталину о делах в Промакадемии. Однако она не была фанатичной большевичкой, которая горела желанием вести борьбу с «левой» или «правой» оппозициями. Да и Сталин слишком мало считался с мнением своей жены, чтобы обратить на ее рассказы большое внимание.
Хрущева продвигали в этот период вперед не Сталин и Аллилуева, а Л. М. Каганович, который был членом Политбюро и секретарем ЦК ВКП(б), а также первым секретарем Московского обкома и который знал Н. С. Хрущева еще по работе на Украине. Кагановичу нужен был в Москве энергичный помощник, и поэтому он отозвал Хрущева из Промакадемии, чтобы использовать на партийной работе в Москве. Позднее Хрущев не раз вступал с ним в конфликт и не хотел, чтобы его считали выдвиженцем Кагановича.
Работа в Московской партийной организации
Хрущев не вернулся на Украину. В 1931 году он был избран первым секретарем Бауманского райкома партии в Москве, но через несколько месяцев он стал первым секретарем Краснопресненского райкома, заменив здесь М. Н. Рютина. «Мне было приятно и лестно, но больше было страха перед такой ответственностью. Помню, до этого времени я еще возил и хранил свой личный инструмент. Как у всякого слесаря, там были кронциркуль, микрометр, метр, керн, чертилка, угольнички разные. Я тогда не порывал еще мысленно связи со своей профессией. Считал, что партийная работа – выборная, и в любое время я могу быть неизбранным и вернусь к своей основной специальности слесаря, рабочего. Но я превращался уже в профессионального общественного партийного работника» [63] .
Надо отметить, что Московская область была в ту пору большей по территории, чем сегодня. В нее входили основные территории нынешних Калининской, Тульской, Рязанской и Калужской областей.
Работа в столице имела ряд особенностей. Она давала Хрущеву возможность познакомиться со всеми руководителями страны. Но, с другой стороны, секретарь столичного обкома был не так самостоятелен в своих действиях, как секретари других обкомов. Вопросы, которые секретарь Свердловского или Ростовского обкомов партии обычно решали самостоятельно, секретарь столичного обкома должен был согласовывать с разными общесоюзными инстанциями, а часто и лично со Сталиным. Даже вопросы жилищного строительства и благоустройства лишь частично решались в обкоме или Моссовете. Так, например, после одной из первомайских демонстраций и беседы ее зарубежных участников со Сталиным последний вызвал Хрущева и распорядился в кратчайший срок построить в Москве 40 общественных уборных, отсутствие которых создавало немало неудобств для демонстрантов.
Как первый секретарь обкома, Хрущев приобрел много важных для него связей. Живой, доброжелательный, общительный, энергичный, простой Никита Сергеевич, казалось, не имел тогда врагов. Он был любознателен, решителен и смел, но также хитер и осторожен. Он не был всесторонне образованным человеком. Но чрезмерным образованием не обременяли себя тогда ни Сталин, ни Каганович, ни Орджоникидзе, ни Ворошилов. Этим они существенно отличались от первого поколения руководителей партии. Однако природа не обделила Хрущева самобытным умом и интуицией. К тому же он очень много работал, обладал поистине выдающимся деловым темпераментом. Он бывал на предприятиях столицы и области, проводил совещания председателей колхозов и радиопереклички районов. Его можно было видеть на совещаниях учителей, ученых или свекловодов области. Услышав о каком-либо новом методе работы, например о подземной газификации угля, Хрущев немедленно загорался новой идеей и начинал проведение опытов в Подмосковном угольном бассейне [64] .
