Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого
За время пребывания в Ясной Поляне, и при жизни Льва Николаевича, и по смерти его, мне близко приходилось сталкиваться и с его детьми. Из пяти сыновей и трех дочерей Толстого, доживших до зрелых лет, я не застал в живых только вторую дочь Льва Николаевича, Марью Львовну (род. в 1871 г.), но у меня такое чувство, что я знал и ее. В самом деле, Марью Львовну, редкого по душевным качествам человека, так живо помнили и так горячо любили и родители ее, и братья, и сестры, что она как бы продолжала жить среди них в Ясной Поляне. Известно, что все три дочери были душевно близки со Львом Николаевичем и не только разделяли во многом его взгляды, но пытались, каждая по мере своих сил, продвинуть эти взгляды в своей жизни. И тут впереди всех шла Марья Львовна. Глубокий, нежный, чуткий, скромный и самоотверженный человек, она стояла всегда около отца в тяжелые минуты его жизни, готовая поддержать и ободрить его. Помогала ему в литературной работе. Готова была вообще услужить всем в доме. В простой, деревенской одежде работала с яснополянскими мужиками и бабами на поле. Вместе с художником Ге голыми ногами топтала глину в яме, когда отец ее строил избу вдове-крестьянке Анисье Копыловой. Оказывала деятельную медицинскую помощь крестьянскому населению. Задумчивые, славные глаза некрасивой, но удивительно привлекательной по своей наружности Марьи Львовны смотрели и до сих пор смотрят на каждого посетителя Ясной Поляны с прекрасного портрета Ге, где любимая дочь Толстого представлена в простенькой белой блузке, подпоясанной черным кожаным поясом.
У Марьи Львовны был «роман» с последователем и биографом Толстого бывшим морским офицером Павлом Ивановичем Бирюковым. Отец желал, мать не желала этого брака. Брак был отложен и в конце концов не состоялся. Впоследствии Марья Львовна вышла замуж за своего родственника князя Оболенского, родного внука единственной сестры Льва Николаевича, тоже Марии, умершей в чине схимонахини Шамардинского монастыря. Н. Л. Оболенский был человек довольно незначительный. П. И. Бирюков был более достоин руки Марьи Львовны. Мне не раз случалось потом быть свидетелем, как он рассказывал, вспоминал о Марье Львовне. Лицо его всегда светилось при этом: отдаленный отблеск духовного образа Марьи Львовны освещал его своими лучами. Памятью благоговейной преданности и любви П. И. Бирюкова к дочери его учителя осталась составленная им книжка «Отец и дочь» – переписка Л. Н. Толстого с Марьей Львовной. Прочтите, как в предисловии Бирюков говорит о дочери Толстого. Впрочем, книжка эта, изданная в Швейцарии, имеется лишь на немецком языке16. Очень желательно, конечно, издание переписки и в оригинале.
Существует ложное мнение о том, что будто бы все дети Толстого, и особенно его сыновья, были совершенными ничтожествами. Это абсолютно неверно! Конечно, они казались обыкновенными людьми рядом с своим отцом, но в любом другом обществе большинство их тотчас же выдвинулось бы и своим умом, и даже известной одаренностью в той или иной области. Положение детей Толстого вообще было трудно и полно соблазнов. С детства они привыкли видеть в своем доме людей всех рангов: князей, писателей, профессоров, артистов и т. д. преклоняющимися перед их великим отцом, перед их «папа». Разумеется, и с ними, детьми Льва Толстого, все были любезны – так что это, в конце концов, стало даже казаться детям естественным и само собой разумеющимся, как будто не отец, не «папа», а они сами это заслужили. Это несомненно портило их, развивало излишнее самомнение и отучало от собственных усилий, направленных к тому, чтобы завоевать внимание и уважение в обществе. Внимание, уважение, имя, положение, полная материальная обеспеченность – все это уже было у детей Толстого и далось им без всякого труда. Когда же в 1892 году Лев Николаевич, тщетно ища наилучшей формы, как бы отказаться от собственности, и видя, что жена и большинство детей не простят ему, если он их обойдет, снабдил всех своих детей, даже подростков Андрея и Михаила, и землей, и капиталами (чего он, во имя самих детей, не должен был делать), молодое поколение Толстых или Львовичей, как они иногда себя с гордостью называли, окончательно вообразило, что у него все есть и что «дальше ехать некуда», – остается только «почить на лаврах» и наслаждаться жизнью. Вот почему и зерна дарований, заложенных в их души, у большинства оказались неразвитыми.
Старшая дочь Льва Николаевича Татьяна Львовна, в замужестве Сухотина (род. в 1864 г.), была после самого Льва Николаевича самым блестящим человеком в Ясной Поляне. Умница, любезная и обходительная, блестяще развитая, веселая и остроумная и ко всем доброжелательная, Татьяна Львовна всегда и везде пользовалась всеобщим уважением и любовью. Она одна, с ее тактом, умела одинаково удачно находить душевный подход и к отцу, и к матери даже в пору их величайшего расхождения. Я убежден, что если бы Татьяна Львовна в 1910 году жила постоянно в Ясной Поляне, то она нашла бы способы предотвратить тяжелую семейную драму, стоившую жизни Толстому. Татьяна Львовна была даровита как писательница и как художница. Ей принадлежит прекрасная книжка «Гости Ясной Поляны». Она училась живописи в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Репин говорил, что он завидует ее способности схватывать сходство. Но работала Татьяна Львовна мало, не сделав в своей жизни и десятой доли того, что могла бы сделать. Она любила светскую жизнь и светские удовольствия, хотя в молодости тоже наряжалась в паневу и работала с бабами по уборке сена и ржи. У нас с Татьяной Львовной были всегда самые дружеские, легкие по естественности и непринужденности своей, ничем не замутненные отношения. Иначе, как «Булгашей», она не звала меня ни лично, ни в письмах.
В мае 1910 года, сопровождая Льва Николаевича, я посетил дом Татьяны Львовны в имении ее мужа М. С. Сухотина Кочеты Новосильского уезда Тульской губернии. Вот где старинный дворянский быт сохранялся еще во всей своей неприкосновенности! Кочеты пожалованы были роду Сухотиных царями Петром I и Иоанном. Помнится, там числилось 2000 десятин земли. Кроме огромного, прекрасного парка (длина всех дорожек равнялась 12 верстам) и прудов, замечателен был в Кочетах барский дом: старинный, одноэтажный, но очень поместительный, с прекрасным убранством. Обстановка в нем была не так роскошна, как в богатых купеческих домах, но и не безвкусна, как там, не кидалась в глаза и не внушала отвращения бессмысленностью и ненужностью массы дико дорогих вещей, нет, она была умеренно роскошна и очень комфортабельна. Повсюду – много старины: по стенам – портреты предков, оружие, шкафики с фамильным серебром и дарованными табакерками и т. д. На обстановке и на всем в доме лежал отпечаток красивой и приятной барственности: солидности, простоты и чистоты. Красиво и приятно барственны были и обитатели дома: Сухотин, его жена, взрослые сыновья, жена старшего из них, рожденная Базилевская, дочь московского губернского предводителя дворянства17.
Откуда все это взялось и на чем Кочеты в совокупности были основаны, молодое «толстовское» сердце мое старалось забыть хоть на минуту. Мне приятно было только видеть, что Татьяна Львовна, показывавшая дом, сама чувствовала стесняющую, нехорошую изнанку всей этой, столь привлекательной с внешней стороны роскоши. Как только мы приехали и чуть осмотрелись, Татьяна Львовна позвала меня на террасу дома, с которой открывался прелестный вид на сад – весь в кустах цветущей сирени – и на красивую даль поля за ним. Ни она, ни я не могли удержать своего восхищения.
– Знаете, Булгаша, здесь так хорошо, что иногда забываешь, откуда это все берется! И, каюсь, я по большей части забываю…
Об Александре Львовне (род. в 1884 г.) я уже говорил кое-что. После смерти Марьи Львовны и подросши, она как бы заняла ее место около отца. Пристрастилась к работе для него, любила его как влюбленная девушка любит молодого человека и ценила каждый жест любви и внимания с его стороны, а в таких жестах недостатка не было, потому что Лев Николаевич и сам очень любил свою младшую дочь. Александра Львовна была мало образованным и не столь глубоким и умным, как Татьяна Львовна, но все же в достаточной мере приятным и одаренным человеком. То, чего ей не хватало – глубины и светского лоска, – она возмещала способностью бурного, искрящегося веселья и живой общительности. С ней никогда и никому не было скучно. Любое общество при ней оживлялось. Она бы развеселила и монахов-траппистов18, если бы только ее пустили к ним в монастырь. Гитара, цыганские романсы, веселые игры, интересные предприятия с целью поразвлечься – вот была ее стихия. И что замечательнее всего, стихия эта всегда была чистая. Никакого намека на моральную распущенность, на двусмысленность, на несдержанность языка, на все то, на что так легко сбиваются веселящиеся люди, и мужчины, и даже женщины, не могло быть и в помине около Александры Львовны! Не потому, чтобы она лишена была способности чувства и увлечения, но вследствие какого-то особого, присущего именно ее натуре свойства, – свойства, которое, пожалуй, можно было бы назвать моральным здоровьем.
