Ги Бретон - От великого Конде до Короля-солнце
Болезненно тщеславная, она не желала признавать, что была всего лишь незаконной дочерью короля, и, по забавному определению Сен-Симона, «вела себя, как принцесса крови, даже на стульчике».
Сверх того, она отличалась необыкновенной леностью. «Она всему предпочитала постель и зеркало, — говорит Арсен Уссе, — целыми днями валяясь и прихорашиваясь. Это была самая высокомерная и самая вялая из женщин. Она вставала, чтобы пойти к мессе или навести красоту; затем снова ложилась на диван, откуда ничто не могло ее согнать, разве только наступал час, когда можно было отправляться спать».
Эта леность была столь велика, что герцогиня Шартрская опасалась пылкости мужа. Любовь ее утомляла. Когда вечером Филипп приходил к ней «с династическими намерениями», она отговаривалась головной болью и слабым голосом просила не беспокоить ее.
Молодой герцог, впрочем, не настаивал. Взяв шляпу и поклонившись жене, он отправлялся к какой-нибудь оперной певичке, чей пылкий темперамент более соответствовал его жажде наслаждений.
В течение некоторого времени он еще сохранял надежду, что герцогиня «обретет жар в нужном месте, а не только в голове», но вскоре ему пришлось смириться. Дочь мадам де Монтеспан не унаследовала от матери страстность и рвение в делах любви…
Отвратившись от семейного ложа из-за ленивой холодной женщины, Филипп быстро превратился в «коллекционера». Любые его прихоти немедленно исполнялись, и аббат Дюбуа вновь начал охотиться за молоденькими красавицами, обитающими в мансардах и на чердаках, и приводил их, дрожащих и испуганных, к своему любимому ученику, который мужал день ото дня.
Вскоре герцог превратился в образцового развратника. Став регентом, он превратит французский двор в настоящий вертеп, и его чудовищным оргиям будет дивиться вся Европа.
Эта распущенность, под знаком которой пройдет весь XVIII век и которая сильнейшим образом повлияет на политические, религиозные и философские воззрения предреволюционной эпохи, явилась на свет, будучи естественной реакцией на невыносимое лицемерие одного из самых ханжеских периодов нашей истории.
Под влиянием мадам де Ментенон, которая, сдвинув колени и поджав губы, продолжала дело по «очищению» нравов, Версаль превратился в такое скучное место, что, как тогда говорили, «даже кальвинисты завыли бы здесь от тоски»…
При дворе были запрещены все игривые выражения, мужчины и женщины более не смели вступать в откровенные объяснения друг с другом, а красотки, сжигаемые внутренним огнем, вынуждены были прятать томление под маской благочестия.
Это было царство святош.
Разумеется, манера одеваться также изменилась, и костюмы стали чрезвычайно благопристойными. Декольте были изгнаны с позором. Чтобы укротить женщин, не отказавшихся от демонстрации своих прелестей, славный аббат Буало издал труд, озаглавленный «О злостном оголении плечей», из которого мы приведем весьма характерный отрывок: «Нельзя сравнивать открытое лицо с оголенной грудью. Мы живем в естественном сообществе и вступаем в сношения друг с другом, узнать же человека можем только по лицу, а потому и возник среди мужчин и женщин обычай открывать лицо, хотя женщинам и в данном случае надо соблюдать большую осмотрительность, нежели мужчинам. Но к чему, скажите, дамам оголять горло и плечи, что может их к этому понудить, если только не имеют преступных намерений, зачем показывать то, что должно быть спрятано?»
Удручающая скука поразила Версаль, и молодые принцы объединились, чтобы бороться с той, кого принцесса Пфальцская с присущей ей любезностью именовала «старой потаскухой великого человека». Желая бросить вызов чрезмерной суровости и показному благочестию, утвердившимся под влиянием мадам де Ментенон, они стали устраивать невиданные ранее оргии.
На эти вечера приглашались девицы из всех слоев общества. Утром они покидали гостеприимные дома знатных кавалеров, обогатившись опытом…
Сверх того, остроумцы принялись втихомолку сочинять иронические куплеты о жене короля. Так, в декабре 1696 года несколько молодых людей, руководимых герцогиней Бурбонской, дочерью мадам де Монтеспан, написали огромный ноэль из ста семидесяти строф, предвещавший появление нынешних новогодних альманахов н ревю.
К яслям младенца Иисуса являлись поочередно все мало-мальски заметные персонажи двора. Наконец, под руку с мадам де Ментенон выходил Людовик Великий, уверявший, что «женитьба была наложена на него в виде епитимьи за грехи с Монтеспан».
Этот последний куплет имел громадный успех. Его со смехом повторял весь Париж, а «старая потаскуха» была глубоко уязвлена.
Король же не на шутку рассердился.
Впрочем, его ожидали куда более серьезные неприятности.
* * *Старший дофин, единственный оставшийся в живых из детей, подаренных ему Марией-Терезией, уже давно вел безалаберную жизнь.
Этот тридцатипятилетний толстяк, потерявший в 1690 году свою супругу Марию-Анну Баварскую, краснел до ушей при виде любой хорошенькой женщины. Он унаследовал влюбчивость от отца и весьма часто обманывал несчастную дофину. Овдовев, он сделал любовницей мадам Резен, жену актера. «Это была толстая красивая женщина, — говорит Буа Журден, — с пухлой грудью и необыкновенно пышными бедрами; к этим прелестям принц был чрезвычайно чувствителен. Он воспылал к ней страстью, увидев, как она играет, и сделал ей ребенка, вероятно, по рассеянности, потому что, говорят, радостям зачатия предпочитал, со снисходительного разрешения любовницы, наслаждение ласкать ее прекрасную грудь [85].
На смену этой дородной даме пришла мадемуазель Морен, с которой в Нормандии случилось необычное происшествие. Однажды она гуляла по берегу моря, внезапный ураганный порыв ветра поднял ее в воздух, так что она пролетела примерно двести метров, прежде чем опуститься на землю.
В память об этом приключении дофин стал называть ее «ангелом», придворные же лукаво добавляли, что тогда «ей впервые удалось хоть немного приподняться над грязью».
В 1694 году любовницей наследника трона стала мадемуазель Эмилия Шуэн, фрейлина принцессы де Конти. Эта молодая особа привлекла внимание принца полнотой.
В самом деле, принцесса Пфальцская описывает ее следующим образом: «Она была мала ростом и уродлива. Но такой обширной груди, как у нее, никто никогда не видывал; это очень нравилось Монсеньеру, который любил звучно хлопать по ее сиськам».
Их связь вскоре стала официальной, и пошли разговоры, что наследный принц устраивает вместе с мадемуазель Шуэн в Медоне званые вечера, где «сцены похоти и разврата» намного превосходят то, что позволительно делать в приличном обществе…
