Николай Телешов - Записки писателя
Мне желательно с вами познакомиться лично, я вам подарю изданный сборник в Самаре, где вы увидите и мою стряпню; в нем участвовало 15 авторов. Напишите, когда я вас могу застать (если это возможно, то есть личное знакомство). К себе не прошу — редко бываю дома и живу далеко. Простите, что навязываюсь, — нельзя иначе. Ваш покорнейший слуга Алексей Слюзов. 7 марта 86 г.».
Жил он бедно, но без нужды, имея на черный день триста рублей, скопленных за пятнадцать лет торговых занятий, но и эти деньги у него были вскоре отобраны благодаря его доверчивости и простодушию. Однажды он явился ко мне сияющий и счастливый: директор одного из правлений пожелал помочь Слюзову и принял его на службу в общество с жалованьем по рублю в день, но с непременным залогом в триста рублей. Как рад и счастлив был тогда Слюзов! Но радость его была не долга: залог взяли, места не дали, и триста рублей пропали за директором, который обездолил Слюзова на всю жизнь, чтобы отсрочить свой крах на несколько дней или часов.
— Последние деньги у меня стащили, — говорил мне впоследствии Слюзов. — Теперь уж не могу жить привольно. Нужно опять становиться за прилавок.
И на последние десятки рублей открыл возле Курского вокзала торговлю: продавал извозчикам булки, селедки, подсолнухи и горячую колбасу, которую тут же поджаривал в маленькой железной печке, но месяца через два уже жаловался:
— Что-то плохо торгую. Место надо переменить.
И переехал на Цветной бульвар, где сначала была у него в лавке жареная колбаса, а через полгода остался лишь тесовый ящик с рукописями, газетами и сборниками, никому не нужными.
— Пролетел! — грустно смеялся над собою Слюзов.
На судьбу он часто жаловался, но о людях я никогда не слыхал от него дурного слова. Ненавидел он только свою мачеху. Зато уже ненавидел до бешенства, до несправедливости; даже есть стихотворение, начинающееся так: «Мачеха, мачеха, чтоб тебя черти забрали в ад поскорей». Вообще о ней Слюзов никогда не мог говорить без крайнего раздражения. Но про того же директора, который его разорил, он говорил очень снисходительно:
— Не пошла ему на пользу моя беда: все равно кредиторы у него все отняли.
В связи со своим разорением и, как он выражался, «пролетевшей торговлей» и дававшей уже себя чувствовать нищетой и полной безработицей Слюзову пришлось пережить личную тяжелую драму.
Ой, девица бестолковая,
Не люби ты парня бедного.
Ты послушай бабу старую,
А скажу я правду-истину:
«Вот как есть-то будет нечего,
Одежонка истаскается
Да по детям-малолеточкам
Все сердечко исстрадается,
Так раскаешься, вздыхаючи,
Свою долю проклинаючи.
Ой, послушай, бестолковая:
Не люби парня бездомного».
Так старуха красну девицу
Научала уму-разуму,
А девица молча фартуком
Утирала слезы горькие.
Она плакала да думала:
«Хорошо учить-советовать,
А вели-ка быстрой реченьке
Воротить назад течение».
Нищета с каждым днем становилась ощутительней. В борьбе с нею Слюзов нанялся было в работники, но через месяц отказался:
— Заставляют шестипудовые ящики на спине носить, а я так измучен, что и трех пудов поднять не могу.
Наступили опять безработица и нужда, и «старая баба» из стихотворения восторжествовала: не допустила девичьей любви к бездомному человеку, Слюзов уехал внезапно из Москвы в Ростов-на-Дону, откуда лишь через год я получил от него известие, что живет он недурно: торгует вразнос галантерейным товаром и своими двумя новыми книжками, которые издала какая-то типография, разумеется, без всякого гонорара, и верит автору в кредит не более десятка экземпляров,
Как весна настанет —
Я цыган в душе:
В степи меня манит,
К жизни в шалаше.
Там бы на свободе
Песенки я пел,
Там бы на коне я
Вихрем полетел,
Там бы полюбил я
Милую нежней,
Там бы не стыдился
Бедности своей.
«Написал бы вам и раньше, да вышла заминка в делах: товара имею на 1 руб. 30 коп., а наличных от выручки не хватило на марку: все уходило на хлеб да ночлег».
К письму было приложено несколько стихотворений на обычные его темы — о лишениях и утратах:
Всю могилу понакрыла
Молодая ива,
А вокруг растет могилы
Жгучая крапива.
Не пускает та крапива
Казака босого —
Словно мать от дочки гонит —
Бедняка-милого.
«Ой, ты, жги, крапива, ноги,
Жги больней, больнее.
Меня люди не жалеют,
Жги, ты, не жалея!»
Так казак сказал, а ветер
Речь понес и вскоре
Разболтал травинке каждой
О казачьем горе.
На траве кобзарь в ту пору
Отдыхал, и кашка
Кобзарю то разболтала,
Как казак-бедняжка
Плакал долго на могиле,
Причитая только:
«Гой, ты, Катря, моя Катря,
Зорька моя, зорька!»
С тех пор я не видел более Слюзова, хотя переписывался с ним лет около двенадцати. То получал я письма из Ростова, то из Самары, то откуда-нибудь из провинции, и всегда из этих писем узнавал, что Слюзов издал новую брошюрку или новый сборник и что хорошо торгует им вразнос, но наличность «кассы» редко позволяет ему истратить семь копеек на марку.
Матушка, милая,—
Вести печальные
С родины я получил:
Будто могилка твоя обвалилася,
Крест повалился, подгнил;
Вся заросла она травушкой сорною,
Некому травку сполоть.
Вновь возвратиться на родину милую
Ты помоги мне, господь.
Я бы песочком усыпал могилушку,
Я бы слезами ее окропил,
Знала бы ты, что, далекий от родины,
Сын твой тебя не забыл.
Так писал Слюзов, намереваясь посетить, наконец, свою родину — Казань, где в сырой земле лежала его мать, о которой он всегда вспоминал в радостные и тяжелые минуты жизни.
На могиле скорбя,
Одинокий стою,
Вспоминаю тебя
Я, родную мою.
Много лет не бывал
У тебя я в гостях,
Много бед испытал
У нужды я в когтях;
И в Москве голодал,
И в Самаре я жил,
В те года и страдал,
И безумно любил,
И, как вихорь, злой рок
На меня налетал.
Но везде твой сынок
За себя постоял.
Честь и гордость пока
Не сломились нуждой,
Ради хлеба куска
Не кривил я душой,
И не сгиб под грозой,
Устоял я в бою
И в гостях у родной,
Не краснея, стою.
Но неприветливо отнеслась к нему родина. После долгого промежутка я получил от Слюзова осенью 1898 года письмо из Казани. Называя себя «безродным на родине», он сообщает, что лежит уже около месяца в Александровской больнице.
