Юлия Андреева - Ближнее море
Я закончила главу как раз за час до выхода. Оделась, подкрасилась. Вышла на улицу. И тут, странное дело, вдруг такая слабость невесть откуда навалилась. На плечах тяжесть, ноги словно в болоте увязают. В общем еле ползу. Две остановки до метро, которые я обычно пролетаю, тут растянулись чуть ли не до бесконечности. Такое ощущение, что целый день иду, а заветную станцию метро точно кто-то специально все дальше и дальше отодвигает.
И тут меня осенило. Неспроста такая слабость, ох неспроста. Это же я три дня просидела на одном кофе. Да и тот мама приносила прямо в комнату, видя, что я объективно оторваться от компа не могу. Так что не больная я, а просто голодная очень.
Дошла до метро, купила в ларьке блин с красной икрой, съела – и порядок. Нормально к заказчицам съездила, получила работу.
Одно только меня в этой истории настораживает: что, если в следующий раз я таким макаром не три дня, а месяц просижу? Вот когда задумаешься о вреде одиночества.
Дюков-Самарский
В моем ЖЖ от 26 сентября 2010 года записано: «Вчера Юра Баладжаров сообщил, что не стало поэта и актера Владимира Дюкова-Самарского».
Владимир Иванович Дюков-Самарский родился 5 марта 1946 года в деревне Владимировке Хворостянского района Куйбышевской (ныне Самарской) области.
Учился на актерском факультете школы-студии МХАТ в Москве. 37 лет служил на сцене театра им. В.Ф. Комиссаржевской. Множество ролей в театре и кино.
Самая значительная роль – «легендарного» питерского бандита Леньки Пантелеева в фильме «Рождённая революцией» (киностудия им. А.П. Довженко, 1974 год, режиссёр Григорий Кохан).
В 1977 году за исполнение роли Леньки Пантелеева награждён государственным знаком отличия «Отличник Советской милиции». Говорили, что и по другую сторону закона его отличали от прочей актерской братии – парадокс.
Дюков-Самарский писал стихи, которые сам же блестяще исполнял. Как-то выступал и в моей литературной гостиной на радиостанции «Открытый город». И еще он дарил прекрасные цветы. Розы от Дюкова стояли неделями, не опуская прелестных головок.
Будучи обладателем громового голоса и харизмы, он мог вдруг громогласно поприветствовать тебя в метро, возносясь на идущем в противоположную сторону эскалаторе или, придав голосу бархатность, задушевно убеждать не портить отношения с руководством Союза писателей, а вместо этого сделать внеочередную передачу с ним, любимым.
Мы не дружили. Я вообще плохо и неохотно схожусь с людьми. Зато ни разу и не поссорились.
«Я горжусь своей родословной, – говорил Дюков-Самарский во время записи передачи. – Я ведь… – он делает выразительную паузу, – из бурлаков!»
* * *– Юра! Ты, – Дюков-Самарский приблизил к Баладжарову лицо так, словно хотел его понюхать, – ты не красишь волосы? Почему? Ты ведь публичный человек! Ты обязан. Вот, уже и седина заметна…
– Ну, так уж получилось, – Юрий недовольно воззрился на Дюкова. «Ему-то какое дело? Подумаешь, седина…»
– Я вот всегда их крашу, даже когда настроения нет, даже когда с деньгами хреново, все равно как-то выкручиваюсь. А что поделаешь? Мы ведь не можем себе позволить выглядеть старыми или измотанными жизнью. Денег не было – у артистки знакомой вот занял краску. Сегодня встал пораньше и… – Дюков сорвал с головы шапку, и Юра остолбенел: обычно темно-каштановая шевелюра актера сегодня отливала фиолетовым оттенком спелого баклажана.
* * *Юра Баладжаров читает тихо, словно ведет доверительную беседу с залом. Поэтому, должно быть, на его творческих вечерах так много пожилых женщин. Им импонируют спокойная манера поэта, задушевные разговоры о любви…
Однажды Юра пригласил Владимира Дюкова-Самарского почитать на его вечере. Профессиональный актер был рад встряхнуться перед публикой, так почему бы и нет?
Баладжаров заранее написал сценарий вечера, решив начать чтение с самого нежного своего стихотворения – из тех, что обычно так нравятся сидящим на первых рядах бабушкам. Но на этот раз все получилось весьма неожиданно.
Дюков вылетел на сцену, точно коршун. Расправив огромные ручищи, весь в черном, он обрушил на зал свой зычный голос, сотрясая стены.
Старушки в первом ряду от ужаса аж задрали ноги, крепко зажмурив глаза и вцепившись в свои сумочки.
Целый час Дюков летал по сцене, выкрикивая слова любви, точно клеймя и бичуя неистребимых и отчего-то не жаждущих вступать с ним в более близкие отношения врагов.
Когда вечер закончился, дамы умоляли поэта: Юрий Васильевич, Бога ради, больше никогда не давайте Дюкову читать свои стихи! Мы его боимся.
* * *Дюков вообще был странным человеком. Он мог, например, произносить «не буду я читать твое письмо» и разворачивать при этом газету, так что складывалось впечатление, будто бы интимное послание являлось частью передовицы, или говорить о винограде, глядя на лежащее на столе яблоко…
При этом, скорее всего, сам Дюков как раз представлял письмо или спелую гроздь. Но неужели он считал, что в подобный гипнотический транс вместе с ним погрузятся и зрители?
* * *Однажды, встретив меня возле Александринского театра, Дюков решил сделать комплимент, заметив, что я отлично подобрала курточку, туфельки и брючки, все в тон. Бедняга, получая скудное жалование в театре, а затем еще более жалкую пенсию, он, наверное, забыл, а может, и не ведал, что есть такое понятие, как ансамбль. И был смущен, когда я сообщила, что моей заслуги в этом нет, поскольку все продавалось в комплекте.
* * *Как-то Баладжаров пригласил Дюкова-Самарского на свое чтение в Межрегиональном Союзе писателей. Вечер проходил очень мило. Пели певцы, играла музыка. В конце выступления, когда Юра прочитал заключительное стихотворение и попросил задавать вопросы, со своего места вдруг поднялся Дюков-Самарский. Как обычно, встав на сцене в своей шокирующей манере Маяковского на митинге, Владимир поведал, что сегодня день рождения его любимого поэта Тютчева, одно из стихотворений которого он, Дюков, и хотел бы прочитать по этому поводу.
После чего начал читать, быстро входя в раж и громыхая на весь зал. За первым стихотворением последовало второе, и – «Бог троицу любит» – третье. Все вместе заняло целых десять минут – время, отводимое под вопросы зала.
Выполнив запланированный минимум и очень довольный собой, Дюков-Самарский сошел со сцены. Оглушенные, сбитые с толку слушатели больше не задавали никаких вопросов, как-то сразу заторопившись в курилку.
Что хотел сказать этой своей странной выходкой Дюков-Самарский, осталось тайной. Вряд ли он собирался насолить Юре, у них всегда были дружеские отношения.
