Геннадий Васильев - В Афганистане, в «Черном тюльпане»
— Точно… А мы выходим в горы в этом разодранном тряпье…
— Супермены, чтоб их… — крякнул Матиевский. — Прапорщик хозвзвода был приставлен к ордену за раненый пальчик. Месяц ходил, не снимая повязки, — Матиевский насмешливо присвистнул. — Ордена им дают за один поцарапанный ноготок. А воевать, конечно, приходится без них.
Шульгин с усталой улыбкой поглядывал на товарищей.
— Что-то вы сегодня разговорились… Это что — солдатский фольклор?
— Окопная правда, товарищ лейтенант. Проявите солидарность, напишите песню. Вы же можете!
— Будет песня, — Шульгин усмехнулся, — будет хлеб, будет и песня.
Лаптев, казалось, прислушивался к разговору. Ступни у него разъезжались, выворачивались наружу, на лице появилась бессмысленная улыбка. Иногда он вздрагивал от каких-то своих мыслей.
Богунов и Матиевский держали его уже не так крепко, почувствовали какую-то упрямую волю в Лаптеве. И Лаптев воспользовался этим.
Он неожиданно вырвался из рук товарищей. Оттолкнул их в сторону. Сделал несколько крепких шагов к краю обрыва. Повернул голову. Странное, мечтательное выражение появилось на его лице. Он занес ногу над обрывом и камнем рухнул вниз.
— А-ах, ты! — Богунов изумленно охнул. — Вот же идио-от!..
Богунов бросился к обрыву, лег на живот и ящерицей соскользнул вниз.
— «Метель», я, «Метель-один», прием, — Шульгин, еле сдерживая ругань, вышел на связь.
— Мой подопечный опять в пропасти. Снова нырнул. Боюсь, дело — дрянь. Прошу остановки.
— Он что, с ума сошел? — раздался недоуменный голос Орлова.
— Похоже, что так. Точно сошел, — Шульгин проглотил вставший в горле комок.
Лаптев и на этот раз упал недалеко.
К счастью, обрыв оказался не слишком отвесным. Песчаный покатый склон.
Богунов уже барахтался рядом с ним, прижимая Лаптева к песку.
Тот взвизгивал истеричным бабьим голосом:
— Отпусти-и-и… Убью-ю…
Лаптев целился пальцами в горло Богунову. Рвал богуновский воротник с треском. Скользил ногтями по лицу. Мутные пузырики пены лезли из губ.
Богунов молча срывал с себя худенькие пальцы, прижимал тонкие посиневшие кисти к земле.
— Что же ты делаешь, душара?..
Богунов задрал подбородок вверх.
По небритой щетине стекали черные густеющие капли крови.
— Товарищ лейтенант, так его не вытащить… Веревки нужны…
Шульгин кивнул головой, сердито сжал тангенту.
— «Метель», я, «Метель-один». Срочно нужны веревки. Лаптева придется вязать. Ситуация сложная. Сами остались без прикрытия. Не дай Бог, объявятся «духи»…
— «Метель-один». Я, «Черпак», прием, — неожиданно ворвался в эфир хрипловатый голос.
— Какой еще «Черпак»? — отрывисто выкрикнул Шульгин. — Какой кретин лезет в связь?..
— Я не кретин, — ответил голос с достоинством. — Я старшина вверенной вам роты. И если некоторые забывают позывные подчиненных, то…
Шульгин смягчился.
— Старшина, извини, то есть, тьфу ты, «Черпак»!..
— А парашютные стропы, между прочим, — продолжил старшина, — у одного меня в этой колонне.
— Ладно, «Черпак», — сказал повеселевший Шульгин. — Давай мириться. Двигай быстрее, а то сержант Богунов еле держит этого прыгуна.
Лаптев, загребая руками песок, пытался вылезти из-под Богунова.
Взбрыкивал коленями.
Сопел тяжело и упрямо.
Сержант оттягивал его за плечи назад, вдавливал в песок, увертывался от взлетающих скрюченных пальцев.
Булочка успел вовремя.
Матиевский тут же подхватил конец добротной крепкой стропы и бросился на помощь Богунову, съезжая на ободранном бронежилете по зыбучему ненадежному песку.
Вдвоем с сержантом они быстро пропустили веревку под мышками Лаптева, завязали на спине двойным узлом.
Дернули потуже. Махнули рукой.
Шульгин и Булочка уже сидели на тропе, откинув плечи назад и упираясь каблуками в камни-валуны.
Медленно поплыли в их руках узлы. Вздернутый на парашютных стропах Лаптев беспомощно засучил ногами, закричал, роняя слюну:
— Отпустите-е… Га-ады… Убью…
Каблуки оставляли в песке глубокие кривые канавки.
Наверху Шульгин и Булочка подхватили Лаптева за руки, втащили на тропу, рывком поставили на ноги.
Вытерли с лица пот, перемешанный с грязью.
Но Лаптев не думал успокаиваться.
Он с силой оттолкнул от себя Булочку. Двинул его острыми локтями с яростным протяжным рычанием. Булочка охнул, взмахнул руками и не удержал равновесия. Рухнул вниз. Затрещали лямки вещевого мешка.
Шульгин, увернувшийся от локтей Лаптева, крепко обхватил его сзади, взвалил на себя, опрокинул на спину.
Лаптев зарычал, кусая Шульгина за руки.
— Тише, братишка… Не дергайся. Не лезь раньше времени в могилу, — Шульгин с трудом увертывался от ударов Лаптева.
Матиевский и Богунов вскарабкались на тропу, поспешили на помощь, прижали Лаптеву ноги, вывернули за спину руки.
Булочка, тоже вылезший из пропасти, стал протягивать веревку вдоль тела, туго закрутил локти к бокам, связал вместе колени.
— Вот же зараза, — сердито ворчал он, затягивая концы веревки, — его тянут от смерти, а он упирается. Смерть ему слаще меда…
Вскоре из дрожащего Лаптева получился спеленатый стропами кокон, плюющийся во все стороны, стонущий:
— Нехо-очу! Оста-авьте… Га-ады!..
Лаптев выдавливал из себя мат и угрозы, по лицу струились обильные грязные слезы. Упрямые товарищи, не желающие оставлять его в покое, выпустили из живого кокона четыре веревочных конца. Каждый взял в руки стропу, протянул через плечи. Стропы натянулись, и тело Лаптева повисло над тропой, закачалось над пропастью.
Осторожно двинулись вперед, стараясь ступать в такт друг другу.
Левой, правой…
Лаптев выталкивал ноги, выгибался.
Шипел сквозь зубы:
— Га-ады… Убью…
— Благодарный парень, — Булочка двинул рассеченной бровью.
— Ничего, оклемается, — отозвался Шульгин, — полежит в полку на чистых простынях, пожует хлеба, книжку почитает про любовь… Отойдет, салага…
Шульгин еще не знал, что Лаптев уже никогда не сумеет ни читать, ни писать. Шульгин не знал, что мозг Лаптева от нечеловеческого перенапряжения навсегда утратил нормальные функции, и даже на материнские письма, которые он будет получать из родной деревни, придется отвечать ему, замполиту стрелковой роты.
Через два часа над одним из выступов горной тропы завис вертолет. Летчик не мог посадить машину на крохотный каменный пятачок, сильный ветер сносил ее в ущелье. И тогда летчик сделал то, что вошло в историю воздухоплавания этой необъявленной войны. Он зацепился передним колесом за кряжистый каменный валун, подал машину назад и удерживал ее, трясущуюся под порывами ветра крупной зябкой дрожью, на одном месте. Гудящая стрекоза приклеилась к камню, будто насаженная на крючок. Связанного Лаптева забросили в открытую дверь зависшей машины. Кинули вслед вещмешок, бронежилет, оружие. Подсадили сопровождающего, тоже истощенного уставшего паренька, тут же уснувшего на дрожащем днище вертолета.
