Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы
Отец остановился на Чехословакии. Высокоразвитая промышленная страна сама производила вооружение. Этому обстоятельству отец придавал особое значение. Он не хотел оставлять следы. С Новотным договорились без проволочек и тут же порекомендовали арабам обратиться к чехам: мы оружием не торгуем, а они продавцы этого товара с большим стажем. Сделка состоялась. Правда, долго удержаться в тени нам не удалось.
Отец любил вспоминать, как он ловко ушел от прощупывания англичанами:
«Ллойд заехал за нами… Мы были вдвоем, и был, конечно, Громыко. Мы поехали. По дороге Ллойд вел себя очень любезно, шутил. Он обращается ко мне и говорит:
— Ко мне прилетела и на ухо прощебетала птичка, что вы продаете вооружение Йемену.
Я говорю:
— Разные птички летают и разное шепчут. Ко мне вот тоже птичка подлетала и пошептала, что вы продаете оружие Египту, вы продаете его Ираку (а тогда в Ираке было самое реакционное правительство), продаете его Ирану. Всем вы продаете оружие, кто только хочет купить его у вас. А если не хочет, так птичка говорит, что вы его навязываете. Так что птички разные бывают.
Он говорит:
— Верно, разные птички бывают: и нам шепчут, и вам шепчут. Я говорю:
— Вот пусть бы птички нашептали, чтобы мы взяли взаимное обязательство никому не продавать оружия. Это было бы выгодно для дела мира.
…Мы таки действительно вели переговоры… и согласились поставить некоторое количество оружия Йемену. Мы были заинтересованы в том, чтобы Йемен стал полностью независимым государством».
«Птичка» не прочирикала собеседникам, что ровно через полгода нашим странам придется столкнуться лоб в лоб именно там, на Среднем Востоке.
Отец считал себя готовым померяться силами. После февральских испытаний Р-5 он получил в руки дубинку, которой можно в случае надобности пригрозить несговорчивому европейскому собеседнику. Не употребить, а именно пригрозить.
Он выработал свою стратегию: предпочитал использовать ядерное оружие за столом, а не применять его на поле боя. А раз так, то какой смысл хранить тайну, тут не вредно и прихвастнуть. В Лондоне он позволял себе проговариваться то за одним обедом, то за другим.
Отец гнул свою линию: наступила эра ракет, сделавших все прежние виды вооружений лишь мишенями. Баланс сил, твердил он, кардинально изменился. Кому нужны все эти бомбардировщики, если одна, пусть несколько ракет могут больше, чем целый воздушный флот. А Советский Союз обладает ракетами в достатке. Его слова заставляли собеседников крепко задуматься.
Я не понимал, в чем дело, переживал: как можно столь небрежно обращаться с секретами. Однажды, оставшись вдвоем с отцом в гостинице, я попытался осторожно сказать ему об этом, но он состроил гримасу и молча ткнул пальцем в потолок. Он не сомневался, что его комната прослушивается.
Отец атаковал непрерывно. Дело доходило до бестактностей. То у одного, то у другого собеседника он вдруг начинал выяснять, знает ли тот, сколько ядерных зарядов потребуется для того, чтобы уничтожить его страну.
К примеру, вот как вспоминает отец то, что произошло в Чекерсе:
«За обедом к нам обратилась с вопросом жена Идена:
— Какие у вас ракеты? Далеко они могут летать? Я говорю:
— Да, далеко. Наши ракеты не только могут доставать ваши Британские острова, но и дальше полетят.
Она прикусила язык. Это было несколько грубовато и могло быть расценено как какая-то угроза. Во всяком случае, мы преследовали и такую цель. Угрожать мы не собирались, но хотели показать, что приехали не как просители, что мы сильная страна…»
С тех пор тема ракет стала доминирующей в дипломатии отца. Он ее эксплуатировал шесть лет, до Карибского кризиса. Этот прием неизменно давал неплохие результаты, хотя обычно отец оперировал ракетами, которые только собирались устанавливать на позиции или вообще только начали испытывать. Кто сможет проверить, сколько и где стоит ракет? Знакомясь с рассекреченными сегодня оценками тех лет советского ракетного потенциала, поражаешься разнобою цифр. Есть среди них и близкие к действительности. Но это мы знаем сейчас. А тогда политики предпочитали перестраховаться. Тем более что регулярный контроль радарами, установленными на территории Ирана, за полигонными испытаниями подтверждал слова отца — ракеты у него имеются. А вот где они установлены и сколько, оставалось только гадать.
Вечером 20 апреля советскую делегацию ждали к обеду в Королевском морском колледже в Гринвиче. Гости прибыли на крейсере, и английские моряки взяли на себя роль любезных хозяев. Правда, не обошлось без накладок. Командующий флотом лорд Маунтбеттен отказался встречаться с коммунистами. Как доложили отцу, он состоял в родстве с расстрелянной в Свердловске царской семьей. В ответ отец только неопределенно хмыкнул, но я заметил, что это сообщение его задело.
В Гринвиче была устроена торжественная встреча. Адмирал-президент, сопровождаемый молоденькими курсантами в парадной форме, приветствовал гостей. Затем нас провели в зал. Булганину и отцу предназначалось место в президиуме, на сцене, остальных гостей рассадили за столами.
В те дни всеобщее внимание привлекал наш крейсер. К профессиональному интересу, вызванному новшествами в его конструкции, добавилась и некоторая скандальная популярность: накануне у его борта обнаружили подводного пловца. Мелькнув на поверхности, на глазах публики он исчез, и теперь со страниц газет сыпались версии одна фантастичнее другой.
Вскоре начались речи. Первыми выступили хозяева, следом настала очередь гостей. По рангу выступать следовало Булганину, но отец постоянно перехватывал инициативу.
В своих воспоминаниях он оправдывается тем, что Булганин, в силу своей пассивности, передоверял острые дискуссии ему, шепотом просил ответить. Возможно, это и так: в официальных случаях Булганин зачитывал свою речь по бумажке, в незапланированных перепалках он пасовал, отделывался общими фразами, а отец за словом в карман не лез, тут же обрушивал на оппонента острый, порой даже слишком, ответ по существу.
Так или иначе, но подобная практика не укрепила дружбы Председателя Совета министров и секретаря ЦК КПСС, Булганин постоянно ощущал некую ущербность, и это непроходящее чувство раздражало его. Он не всегда мог сдержаться, его раздражение подчас прорывалось в реплике, жесте, взгляде. Но только на мгновение, тут же на лице Николая Александровича восстанавливалась благожелательная улыбка.
В Гринвиче, когда подошла пора держать ответное слово, Булганин, по словам отца, подтолкнул его:
— Говори ты.
