Роберт Мейсон - Цыпленок и ястреб
— Что с Желтым-3? — спросил кто-то. Этот вертолет все еще был на земле.
В эфире творилось безумие. Наконец, я расслышал голос Фарриса:
— Белый-1, запрещаю. Отворачивайте влево. Обратный круг.
Фаррис приказал "Белому-1" отвести остальную роту в круг за несколько миль отсюда. Желтый-1 и Желтый-3 все еще оставались на земле.
Я глянул вниз на два тихо стоящих вертолета. Их винты лениво вращались, турбины шли на минимальных оборотах. Машинам было все равно, не все равно было лишь нежной протоплазме у них внутри. Открытое место покрывали трупы, но несколько человек из тех тридцати "сапог", что мы привезли сюда, были еще живы. Они добрались до укрытия на краю площадки.
На голову Фаррису свалилась масса проблем. Ему нужно было довести и разгрузить еще двенадцать машин. Потом пришел вызов от пилота "Желтого-3". Он был жив, но считал, что его напарник убит. Кажется, борттехник и стрелок тоже. Вертолет еще мог лететь.
Два ганшипа, сверкая дульными вспышками, мгновенно спикировали вниз, чтобы прикрыть его. С расстояния на это здорово было смотреть.
На земле оставался только Желтый-1. С молчащим радио и все еще работающим двигателем. За ним оставалось достаточно места, чтобы высадить остальных.
Выживший "сапог" добрался до радио. Он сообщил, что вместе со своими товарищами может дать кое-какой прикрывающий огонь для второй волны.
Через считанные минуты вторая группа из трех машин пошла на посадку, а Фаррис приказал мне возвращаться в зону подскока. Я вернулся обратно на несколько миль, где, на большом поле взял на борт новую группу ребят с дикими глазами.
Они тоже орали и рычали. Это был не просто результат тренировок. Это была мотивация. Мы все считали, что если сейчас поднажать, то все может закончиться. К тому моменту, как я выполнил вторую посадку, вражеские пулеметы замолчали. По крайней мере, вторая волна должна была пережить высадку.
Когда мы улетели, кто-то, наконец, заглушил турбину Желтого-1. Никто из его экипажа не мог это сделать. Они терпеливо ждали, пока их погрузят в мешки для путешествия на родину.
Я никогда не пойму, почему в меня не попали. Наверное, правильно читал знаки. Правильно? После этого вылета меня стали звать "счастливчиком".
Вечером, когда за Плейку загорелся оранжевый закат, Лиз, я и еще несколько других сходили к госпитальной палатке.
Мы пришли посмотреть на трупы. Небольшая толпа живых смотрела на все растущую толпу мертвых. Все было организовано. Трупы в эту кучу. Оторванные конечности сюда. Вероятно, запасные руки, ноги и головы воссоединятся со своими владельцами, когда тех поместят в мешки. Но мешки у похоронной команды кончились и трупы складывали прямо так.
Новоприбывших, как мертвых, так и раненых, приносили с вертолетов. Медик, стоящий в дверях палатки, заворачивал некоторые носилки. В отдельных случаях все зашло слишком далеко. Вспоротые животы. Медики вкалывали в них морфий. Но морфием не изменить факты. Я не мог отвести взгляд от одного из обреченных, в пятидесяти футах от меня. Он увидел меня, и я знал, что он знает. Его испуганные глаза расширились, он цеплялся за жизнь. Он умер. Через несколько минут кто-то подошел и закрыл ему глаза.
Новый стрелок, чернокожий паренек, который совсем недавно был "сапогом", пошел с нами и Лизом. Мы стояли поодаль, но он подошел к куче, просто чтобы поглазеть. Он зарыдал в голос, принялся хвататься за трупы и его пришлось оттаскивать. В низу кучи он увидел своего брата.
Через два дня наступило затишье, по крайней мере, для нашей роты. Нас отправили в увольнение. Был ясно слышен общий вздох облегчения. По сравнению со Счастливой здесь шли настоящие бои. Пережить год такой жизни казалось маловероятным.
Что вы делаете в свое первое увольнение после недель боев, если устали, подавлены и обречены провести жаркий, сырой день в лагере Холлоуэй во Вьетнаме? Вы садитесь на грузовик, едете в Плейку и нажираетесь в хлам. Вот что вы делаете.
Я поехал с Лизом, Райкером, Кайзером, Нэйтом, Коннорсом, Банджо и Реслером. Помню, что всю вторую половину дня пил пиво — эффективно, поскольку я обычно не пил — сначала в одном баре, потом в другом. Дальше все они слились воедино. Сначала моим собутыльником был Реслер, но вечером я каким-то образом обнаружил себя в компании с Кайзером за столом во вьетнамском офицерском клубе.
— Мы считаем, что американцы похожи на обезьян: здоровые, неуклюжие, с волосатыми руками, — говорил вьетнамский лейтенант Кайзеру. — А еще вы плохо пахнете. Как жирное мясо.
Кайзер завязал разговор с расистом другой расы. Я наблюдал, как два человека ненавидят друг друга, потягивая чистейший американский бурбон, которым нас так любезно угостил вьетнамский лейтенант.
— Конечно, вас не оскорбит, если я продолжу? — спросил лейтенант.
— Не-е, — прищурился Кайзер. — Мне похуй, чего там думают косоглазые.
И выпил еще рюмку.
Эти двое продолжали обмениваться прочувствованными оскорблениями, суть которых обнажала суждения, о которых обычно молчат. Кайзер озвучил широко распространенное американское мнение о том, что части АРВ явно то ли не могут, то ли не хотят воевать сами. Лейтенант дал понять, что АРВ возмущена словами о том, что ее спасают такие придурочные, несправедливо богатые гориллы, которые тянут свои лапы ко всему, что есть в стране, включая и женщин.
После часа пития и обмена оскорблениями, Кайзер завершил наш визит, рассказав лейтенанту старый анекдот про "вытянуть затычку". Речь шла о циничном решении проблемы того, как во Вьетнаме отличать своих от чужих и закончить войну. По ходу анекдота все "свои" помещались на корабли в океане, где и должны были ждать, пока все враги не окажутся убиты. А потом, как говорилось, надо вытянуть затычку — потопить корабли, в смысле.
Кайзер почти что удивился, когда увидел, что лейтенант не засмеялся. Вместо этого оскорбленный вьетнамец встал и вышел. Вскоре по взглядам других вьетнамских офицеров стало ясно, что нам здесь больше не рады. Мы пошли, чтобы продолжить вечеринку в другом баре.
Каким-то образом мы пропустили грузовик в лагерь. Мы отправились обратно в офицерский клуб и позаимствовали один из их джипов. Вьетнамцам говорить об этом ничего не стали. В конце концов, джип был сделан в Америке.
Когда джип на следующее утро нашли припаркованным в автопарке лагеря Холлоуэй, пошла вонь. Никто не знал, кто его взял, но когда об этом доложили на утренней постановке задачи, Фаррис стал жутко подозрительным. Он обратил внимание на то, что мы вернулись самостоятельно.
— Ловко сработано, ребята, — сказал он после постановки.
