Людмила Гурченко - Аплодисменты
На экранах шел фильм «Глинка». Композитора играл Борис Чирков, Керн — Кира Головко, а Пушкина — Петр Алейников. Лучшего Пушкина и не представишь. Алейников удивительно тонко, по-своему, в нескольких эпизодах показал великого поэта. Таким Пушкин мог быть. Все внутри… только странные, больные, всепонимающие, всепрощающие и восхищенные красотой Керн, глаза. Глаза Пушкина — Алейникова. Я страдала, когда в зале при его появлении начинался дружный смех: «Ваня Курский — Пушкин! Ха-ха-ха…» А я вот не видела еще тогда «Большую жизнь», для меня Алейников — Пушкин. И когда побежала позже на «Большую жизнь», то опять меня поразил Алейников в роли Вани Курского абсолютной несхожестью с Пушкиным. Всегда восхищалась Алейниковым — ни одного шва в роли… все так естественно и просто, а ведь совсем рядом трещит камера, и много посторонних людей в павильоне… Когда после «Карнавальной ночи» я перестраивалась на драматические роли, я еще долго слышала от зрителей: «А вот Леночка Крылова из „Карнавальной ночи“…» Как трудно побороть инерцию зрителей, режиссеров…
В фильме «Глинка» меня поразил, смял, вскружил «Вальс-фантазия». Я плакала… Но как можно сочинять такую щемящую, такую пронзительную музыку? Гений, Глинка — гений.
Сейчас по телевидению, в лекциях-концертах, можно все узнать о композиторах. В 1948–1949 годах были только кино и радио. Гений Глинка — я почувствовала, я не повторяла ничьих цитат. Тогда я впервые слышала его музыку.
После фильма «Глинка» я зачастила к тете Лиде, маминой сестре, добираться к которой нужно было через Южный вокзал. Дорога долго шла по железнодорожным шпалам. Я пела «Вальс-фантазию» и ритмически точно танцевала. Особенно красиво раскладывалась синкопированная часть вальса. Вот чудесно! Никого нет! Пою во все горло, ноги синхронно раскладывают звуки по шпалам, руки взлетают, пальцы отщелкивают ритм, в глазах — счастливые слезы.
Потом я влюбилась в американскую актрису Жанетт Мак-Доналд. На экранах шли фильмы с ее участием: «Роз-Мари», «Таинственный беглец», «Двойная игра» и «Спринг Тайм» — что значит «Весенние дни». Этот фильм мне больше всех нравился. Неизменный партнер Жанетт Мак-Доналд — красавец Эдди Нельсон. Ну то, что я наизусть знала всю музыку из всех картин «от и до» — это «як закон». Но актриса… Жанетт Мак-Доналд была моим идеалом во всех отношениях — голос, внешность, мимика, «игра», ослепительная улыбка — все неотразимо!
Перед лентами с ее участием шел титр: «Этот фильм взят в качестве трофея после разгрома немецко-фашистских захватчиков». И после этого грозного известия начиналась такая розовая, безоблачная жизнь, с музыкой, перьями, пудреными париками, шляпами, кринолинами и кружевами… Все так соскучились по красоте, по музыке, что смотрели этот фильм по десятку раз. А я еще больше.
По сюжету в картине «Спринг Тайм» композитор специально для актрисы-певицы пишет русскую оперу «Царица». Этот эпизод идет в финале картины. И Жанетт Мак-Доналд, одетая в русский блестящий сарафан, только с голой спиной, на голове сверкающий кокошник с нитками жемчуга под подбородком, поет с героем Эдди Нельсоном, который изображает русского боярина в собольей шапке. Дуэт! Русская царица и русский боярин. Жанетт Мак-Доналд и Эдди Нельсон. Ну ничего в них русского нет, ну ни капельки… Но дуэт! Какая непревзойденная музыка! Какая мелодия… Да, вот же пишут заграничные композиторы… Дуэт очень мощно написан — действует на всех! Такая вдруг в нем Русь, русская широта. Американцы подметили все удивительно…
Да, этот «Спринг Тайм» я, действительно, буду помнить всю жизнь. Так бывает. Происходит в жизни событие. А со временем при одном воспоминании о нем хочется исчезнуть, раствориться, потому, что нет прощения, нет оправдания…
Влюбленная в Жанетт и Эдди (как мы, девочки, между собой называли американских кинозвезд), одуревшая от музыки, я решила поделиться своей переполненностью с мамой и папой. С мамой и папой. Вы заметили? В четырнадцать-пятнадцать лет мне стала ближе мама. Мы с полуслова понимали друг друга. У нее прекрасное чувство юмора. Тогда я уже поняла, что мой папа «не сахар». Я все явственнее слышала его речь, видела его необразованность. В общем, это был как раз тот период, когда мне было стыдно за него. Тогда-то я и расспрашивала маму: как такое могло случиться, что она вышла за него замуж?..
Я над ним тихонько подсмеивалась, слегка копировала и передразнивала. Но «тихонько» и «слегка». Потому что боялась его. А если честно, то единственный человек, которого я боялась в жизни, — так это мой папа. Боялась по-разному. В детстве — за то, что он, не дай бог, маму будет любить больше, чем меня. В 14–15 лет боялась сказать что-то резкое о его недостатках. А уже потом боялась — вдруг кто-то его обидит! Или что-то с ним случится, и ему будет больно.
Итак, мы с мамой и папой пошли на «Спринг Тайм».
Титр «Фильм взят в качестве трофея» шел в полнейшей тишине. Шел долго, чтобы все успели прочесть. Титры с названием фильма, с фамилиями актеров, сопровождающиеся бравурной музыкальной увертюрой, были отрезаны, но не совсем, потому что с конца музыкальной увертюры начиналось действие фильма. Неожиданно из тишины на экран сиреной врывалась музыка — как если бы кто-то небрежно поставил пластинку, и иголка, проехавшись до самой середины, остановилась. На самом крещендо! В этом месте зал вздрагивал.
— А мамыньки! Чего они так глушать? Лель?
Все! Началось! Я тут же пересела к маме. На экране замелькали субтитры.
— Лель, што он щас сказал?
— Что он ее любит.
— А она?
— Что у нее муж, но она тоже его любит.
— Ить ты, якая порхавка (поганка)!
— Да ты смотри, Марк, смотри, тут все о любви.
Рядом люди зашикали. Я думала, лопну от негодования и раздражения. Моя любимая картина, любимая музыка, любимая актриса. Скорее бы конец, скорее. Ну как мама терпит? Я не могу, не могу… И любимый мой дуэт меня уже не волновал.
Домой мы шли — я впереди, они сзади. О чем родители шептались, я не слушала. Я не хотела ни есть, ни спать — ничего.
В тот период я вообще была противной девчонкой. В моде у меня был очередной «отрепетированный» взгляд. Не только загадочно-интригующий, но и высокомерный: брови вверх, нижняя челюсть слегка выдвинута вперед. При этом я покачиваю головой взад-вперед, мол, что скажете-с? Ужасно вспомнить… Как же папа меня копировал! Как же он не любил меня такой!
Дома папа примиряюще сказал: «Дурочка, чего ты на самом деле? Нервы на такую ерунду. Актриса ета неплохая, и поеть неплохо. Я же согласный».
— Марк, ты скажи Люсе насчет музыки. Вспомни, ты мне по дороге говорил.
