Анастасия Волочкова - История русской балерины
Исторически к хореографии «Раймонды» «приложили руку» (можно, конечно, пошутить – и ногу) три великих мастера: Мариус Петипа, Джордж Баланчин и Юрий Григорович. Интересно, что это первый балет композитора Александра Глазунова и последний крупный спектакль великого восьмидесятилетнего балетмейстера: на склоне лет Петипа поставил почти абстрактный балет, предугадав тот самый стиль, которым увенчается весь XX век, – стиль Джорджа Баланчина.
В «Раймонде» торжествует танец и летит в тартарары сюжет. Недаром для либретто выбрана достаточно схематичная история, написанная по мотивам средневековых легенд. Заглавную партию в 1898 году на сцене Мариинки исполнила знаменитая Пьерина Леньяни.[1] Постановка вызвала яростную атаку критиков, и в противовес имела шумный успех у публики. Двадцать девятого июня 1984 года Юрий Григорович представил в Большом театре новую версию этого балета. Точно продолжая идти по стопам Баланчина, он не стал делать акцент на изменение сюжета, а расширил танцевальные возможности персонажей, в частности Абдерахмана, партия которого раньше была преимущественно пантомимной.
В первый раз танцевать партию Раймонды мне посчастливилось – иначе и не скажешь – в день своего девятнадцатилетия. Дата спектакля в Мариинском театре удачно совпала с датой моего дня рождения – двадцатого января, получилось, что я его отпраздновала на сцене, ведь и по сюжету бал устроен в честь шестнадцатилетия Раймонды. Это был, пожалуй, самый необычный и запоминающийся день рождения в моей жизни. Я чувствовала себя именинницей в квадрате. Тогда в Мариинском театре моим партнером был Женя Иванченко. Уже потом в Большом театре я танцевала «Раймонду» с Колей Цискаридзе.
Мне очень дорога партия Раймонды еще и потому, что я знаю ее в двух версиях: в постановке Константина Михайловича Сергеева в Мариинском театре и в постановке Юрия Николаевича Григоровича – в Большом. Я очень хорошо помню период подготовки к спектаклю Юрия Николаевича, ведь, по сути, я учила совершенно новый балет и очень благодарна своему партнеру Николаю Цискаридзе и педагогу Екатерине Сергеевне Максимовой, которые мне в этом помогали. Тогда были заказаны и сшиты совершенно фантастические костюмы, многие из которых мне пригодились впоследствии. Например, костюм любимого фисташкового цвета из первого акта «Раймонды» я использую и сейчас в последнем акте «Корсара». Но это только одна сторона медали.
Другая сторона – закулисные отношения, о которых я и сейчас вспоминаю если не с ужасом, то с глубочайшим омерзением. Во время печально незабываемых лондонских гастролей Большого театра «Раймонда» шла в двух составах: в одном заглавную партию танцевала я, в другом – на тот момент прима-балерина Большого Нина Ананиашвили.
Никогда не забуду тот яркий солнечный день, когда танцевала «Раймонду» в Лондоне. Вхожу в театр. С улыбкой здороваюсь со всеми подряд: хочется с каждым поделиться радужным настроением.
Вхожу в гримерку. Распахиваю шкаф, где висит сценический костюм… О ужас! Вместо потрясающей красоты бирюзовой пачки, отделанной сверкающими стразами, на вешалке висит серая блеклая тряпка. Дрожащими руками подношу ее к глазам. Кто-то залил шикарный наряд серой краской для машин.
Слезы злости и обиды ручейками сбегают по моим щекам. Я знаю, чьих рук это дело! К моим пачкам в Большом театре все время придирались.
– Вы слишком броско выглядите на сцене, – постоянно говорил директор балетной труппы Фадеечев.
А как солистка спектакля должна выглядеть? Как уборщица в халате?!
Прима Нина Ананиашвили бегала к портным проверять, какой у меня будет костюм к новому балету, чтобы его, не дай бог, не разукрасили сверх меры. Тогда я перестала пользоваться услугами мастерских Большого театра. Шила костюмы на заказ за собственные деньги.
Чтобы избежать очередных придирок, мы с мамой, когда меня ввели в «Раймонду», попросили потихонечку у мастеров Большого театра костюм Нины Ананиашвили из «Раймонды», чтобы сшить точно такой. Это была пачка бирюзового цвета, отделанная камушками. Моя портниха сделала все один в один. Единственная разница заключалась в том, что костюму Ананиашвили было лет десять, и ткань выцвела. А у меня он был новый.
Эту невыгодную для Нины Ананиашвили ситуацию «подправил» директор труппы, залив всю мою пачку автомобильным спреем. Мне пришлось надеть испорченную пачку на генеральную репетицию. Лондонские журналисты с удивлением писали о «странном» цвете костюма Волочковой.
Всю следующую ночь моя мама пыталась с помощью ацетона хотя бы частично привести в порядок бирюзовую пачку. Нам было очень горько, и мы обе плакали.
Выбора не было, и я вышла на сцену в залитой краской пачке…
Спектакль прошел блестяще. После него меня окружили зрители и представители прессы. Случайно я подслушала разговор двух балетных критиков. Один говорит:
– Замечательный спектакль, но почему у солистки такой серый костюм?!
А другой отвечает:
– Видимо, новаторский подход. Мне тоже этот режиссерский ход не показался удачным, но сама Волочкова – вне конкуренции. Идеальная Раймонда!
И точно в подтверждение неоспоримого закона моей жизни – чем труднее, тем успешнее – после спектакля была замечательная пресса. Надо сказать, что накануне этот спектакль с большим успехом станцевала Нина Ананиашвили. Но, тем не менее, разбирая оба выступления (Нины и мое) и восхищаясь выступлением Ананиашвили, критики отдали предпочтение моей Раймонде. В газете «The Independent» было написано: «…Ее танец – пение через пространство. Она танцует всем своим телом, будучи сверхъестественно чуткой к стилю и оттенкам Петипа и Глазунова, она стремится к законченности каждого соло. Она воздушно-грациозна в своем танце пиццикато, музыка ее танца – как отшлифованный драгоценный камень» (Надин Мейзнер, 23 июня 1999 года).
Прочитав этот отзыв, моя мама страшно испугалась, и, как оказалось, не зря. Как я уже говорила, успех – это то, что не прощают коллеги по театру. На следующий день, когда мы с мамой оказались у «доски объявлений», где обычно вывешивали всю газетную критику, мы обнаружили рядом мужа Нины Гедевановны – Гию. Он стоял в кругу артистов и кричал, что «гнать надо эту выскочку Волочкову из Большого театра». Это было настолько дико, что я совершенно растерялась и в панике убежала прочь от злополучного места. Мне казалось, если Гия сейчас заметит нас и посмотрит мне в глаза, я умру от стыда за него. Что бы он почувствовал? Не знаю. Может, смутился бы… Хотя, вспоминая теперь ту ситуацию, нет, думаю, не смутился бы, наоборот, сделал вид, что так и надо.
Так началось «выдавливание» меня из Большого. Вскоре убрали из театра и самого Владимира Васильева. Его увольнение было обставлено особенно подло и низко.
