Ирвинг Стоун - Моряк в седле
Шесть человек на плечах – и единственный верный источник дохода иссяк!
Мак-Клюр дает понять, что стоит ему писать, как прежде, – и журнал будет хорошо платить. Если он поддастся Мак-Клюру, постарается добросовестно подражать своим ранним вещам или писать по заранее заданной схеме, то можно очень неплохо зарабатывать. Если он подчинится велениям своего пытливого разума, требующего, чтобы он и дальше исследовал новые революционные области человеческой деятельности и художественной формы, тогда он, а заодно и те, кто от него зависит, опять столкнутся с полуголодным существованием. Для этого человека, утверждавшего, что он страстно жаждет денег, что за хорошую цену журналы могут купить его с головой; для человека, который поклялся «быть откровенно и последовательно циничным там, где дело касается денег», – для этого человека оказалось приемлемым лишь одно решение. Он мысленно распростился с Мак-Клюром и продолжал писать о том, что его глубоко задевало, о чем, по его убеждению, необходимо было писать.
Еще два месяца – и Мак-Клюр прекращает выплату ста двадцати пяти долларов. Если Джек будет работать бешено, отчаянно, неужели ему не удастся что-нибудь пристроить, разведать новые пути в издательском мире?
VI
«Для меня новый год начался в тревогах, заботах и разочарованиях».
Долги составляли три тысячи долларов. Вот беда: он внушал людям симпатию и доверие, поэтому ему слишком щедро давали в кредит.
Он не мог заработать столько, чтоб хватило на всех, кого нужно было содержать, а их ведь становилось все больше. Работа, растущая известность не вызывали в нем удовлетворения; и то и другое, по его мнению, продвигалось слишком туго. Однако горести усугублялись главным образом из-за постоянных припадков уныния, периодически мучавших его еще с ранней юности. «Вчера к обеду подавали черепаховый суп и дичь, шампанское и массу других чудесных вин, каких я еще и не пробовал; они согревают сердце и горячат мысль. И тут мне припомнились убогие кутежи моей юности. (В менее подавленном настроении эти кутежи рисовались ему в романтическом свете.) Плохо одетые, плохо воспитанные, грубые, мы глотали дрянную дешевую тошнотворную жидкость.
Я будто видел сны наяву и, выкарабкавшись из липкой грязи к черепаховому супу, дичи и шампанскому, прозрел: единственная разница между тем и этим – степень воздействия искусства на процессы брожения».
Горькие слова, нездоровые, но сказанные лишь под влиянием момента, – не что иное, как рецидив тоски, напавшей на неукротимого индивидуалиста, больше всего занятого тем, как бы покорить мир. Вот что пишет он, поддавшись гнетущей тоске:
«В чем же смысл этого химического фермента, именуемого жизнью?
Неудивительно, что из века в век маленькие, беспомощные люди в поисках ответа сотворяли себе богов. Небольшой божок – симпатичное приобретеньице! Все объясняет! А как насчет нас с тобою? Как быть с теми, у кого нет бога? Материалистический монизм? Чертовски неутешительная штука!»
С деловой точки зрения у Джека не было особых причин падать духом. 27 декабря он получил письмо от Джорджа П. Бретта, президента одного из самых активных издательств Америки, компании Макмиллана.
Бретт писал, что вещи Джека – неоспоримо лучшее из всего, что создано в этом жанре американскими писателями, что компания изъявляет горячее желание печатать произведения Джека Лондона как в Америке, так и в Европе. В ответ Джек послал Бретту ряд рассказов об Аляске и индейцах под общим заглавием «Дети Мороза». Всего через пять дней после появления на свет меланхолических сентенций относительно «химического фермента, именуемого жизнью», Макмиллан принял «Детей Мороза» и согласился выплатить аванс в двести долларов. Апатии как не бывало! «Не знаю, – пишет он Бретту, – являются ли «Дети Мороза» шагом вперед по сравнению с прежними вещами; знаю только, что во мне спрятаны книги – большие книги. Когда я по-настоящему найду себя, они появятся на свет».
В феврале началось «великое переселение народов в горы». Джек подыскал в Пьедмонте дом с участком в пять акров; половина – плодоносящий фруктовый сад, другая покрыта золотистыми маками, вокруг – великолепные сосны. Большая гостиная, столовая, отделанная красноватым деревом секвойи, а в гуще сосен – маленький коттедж для Флоры с Джонни Миллером. «У нас тут замечательная веранда – просторная, прохладная, а вид! За тридцать-сорок миль все как на ладони: весь залив Сан-Франциско, весь берег напротив – и Марин Каунти, и гора Тамальпайс, не говоря уж о Золотых Воротах и Тихом океане. И все за 35 долларов в месяц!»
В доме было вечно полно народу; редко случалось, чтоб лишние кровати пустовали. Приедет с востока писатель – его тут же тащат к Джеку; заезжий лектор-социалист, актеры, музыканты, интересные друзья и знакомые друзей – всем был готов теплый прием; каждый чувствовал, что ему рады. Круг ширился, росли и расходы… «Экзаминер» все так же поручал Джеку специальные задания: взять, например, интервью у губернатора Тафта, вернувшегося с Филиппин. «Боже, что за груды подневольной стряпни, – ворчливо жалуется Джек Клаудсли Джонсу. – Когда же я вылезу из долгов?» Один оклендский бакалейщик обратился к нему с просьбой уплатить долг в сто тридцать пять долларов. Джек вскипел и ответил гневным письмом, требуя, чтобы ему не докучали оскорбительными напоминаниями. Торговцу следует соблюдать учтивость и ждать; когда очередь дойдет до него, ему заплатят. И пусть не вздумает объявлять его несостоятельным должником или чинить неприятности, если не хочет потерять свое место в хвосте кредиторов. Решив, что письмо послужит ему неплохой рекламой, бакалейщик передал его газетам, и те с превеликим удовольствием растрезвонили о случившемся по всей стране. Должник, который ставит на место кредитора! Нет, перед столь восхитительной картиной устоять невозможно! Джеку стоило бы извлечь из этой истории хороший урок и впредь составлять письма в более сдержанном тоне, но этому он так и не научился.
Однажды ему предложили выступить в Ассоциации женской прессы города Сан-Франциско. Он согласился прочесть лекцию о Киплинге, которого значительная часть американских читателей продолжала считать вульгарным и неотесанным – варваром, да и только. Лекцию широко разрекламировали; собралась большая аудитория, и не кто-нибудь, а всё люди значительные: уж очень заманчиво выглядело сочетание Джека Лондона с Редиардом Киплингом. На сцену вышел Джек и объявил, что, к несчастью, статья о Киплинге отправлена в редакцию одного английского журнала, который, быть может, ее напечатает. Поскольку выступать, не имея под рукой материалов, нельзя, он взамен прочтет лекцию на тему «Бродяга». Окажись на месте Джека кто-нибудь чуть более податливый – его бы заморозили волны холода, которыми повеяло от насторожившихся, застывших в неподвижности сан-францисских дам.
