Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста - Кагарлицкий Юлий Иосифович
И герой начинает с револьвером в кармане охотиться за молодыми любовниками. Чувства оскорбленного разночинца переполняют его и делают его ревность еще страшней, еще мучительней. Настичь их, убить, а потом покончить с собой – вот расплата с этим отвратительным миром! Вооруженный, бродит он по ночам, вынашивая планы мести. Он почти обезумел от обиды, от гнева, от голода. Он ничего не замечает вокруг себя, снедаемый злобой… А над миром висит комета… Она с каждым часом ближе к земле, и светлеют, а потом и совсем исчезают ночи. О ней никто не думает днем. Но по ночам, когда люди забывают ненадолго о дневной суете, все больше народу выходит поглядеть на комету. Выходят, любуются ею, а утром возвращаются к обычным своим делам – трудятся, враждуют, борются за место под солнцем, за то, чтобы другой был внизу, а ты наверху… А над миром висит комета… В маленьком приморском городке Уилли настигает Веррола и Нетти. На море кипит бой между английским и немецким флотами. Сотни людей гибнут под грохот канонады. А на берегу еще один человек гонится с револьвером в руке за своими жертвами – за людьми, оскорбившими его своей любовью. Но над миром висит комета. Она уже близко. Она уже столкнулась с Землей, и весь мир заливают потоки зеленого газа. Погоне не дано завершиться убийством. Прекращается морское сражение. Весь мир погружается в сон и просыпается, обновленный. Проснулись солдаты на фронте и моряки на судах. С недоумением смотрят они на ружья и пушки. Проснулся Уилли. Он не может понять, зачем ему нужен был револьвер. Зеленый газ морально преобразил человечество, и отныне дела в нашем мире пойдут по-иному.
То самое правительство, которое развязало войну, прекращает ее и становится инициатором общественных перемен. Хозяин домика, где живет мать героя, отправляется чинить ей крышу. Людям стыдно за то, какими они были раньше. Каждый год на первое мая по всей стране загораются гигантские костры – это жгут старую рухлядь, с которой приходилось жить неимущим, жгут старые дома, долговые обязательства, своды законов, защищавших эгоизм частных собственников. И коллективный радостный труд рождает новую жизнь. Нет больше неурядиц ни в частных делах, ни в общественных. Капиталисты так же трудятся ради общего блага, как и рабочие. Зачем теперь отнимать у них собственность? Иное дело – землевладельцы, обирающие общество. Покончив с ними, можно будет покончить с нищетой… Уэллс и сам не заметил, как от социализма вернулся к Генри Джорджу, некогда его к социализму подтолкнувшему, но от социализма весьма далекому. Он, впрочем, довольно скоро неодобрительно отозвался о политической тенденции своего романа. «Это не социализм, а толстовство», – сказал он. Но современную Уэллсу критику заинтересовала совсем другая сторона его книги. Когда зеленый газ залил планету, Уилли встретился с Верролом и Нетти, и девушка поняла, что любит и Веррола и Уилли и должна принадлежать им обоим. Анну он, конечно, тоже не бросит. Отныне они устроят свою жизнь на основе группового брака. Эта линия романа единственно и привлекла внимание критики. Уэллса поносили так, что времена «Острова доктора Моро» вспоминались ему теперь как мирные и блаженные. «Уэллс выступил как проповедник свободной любви». Никто сейчас ни о чем другом не говорил. И хотя на сей раз все соответствовало истине (а может быть именно поэтому), Уэллс необычайно всполошился. Конечно, о том, что он ведет жизнь весьма вольную, знали буквально все – слишком уж заметной он был фигурой. Но это как-то мало всех трогало. Вести себя, считалось, можно, как тебе заблагорассудится. Но вот говорить!.. И Уэллс принялся писать опровержения, грозился подать в суд за клевету, но никого не напугал. В Англии хорошо еще помнили, что Оскар Уайлд, по существу, сам заставил засадить себя за решетку: он обвинил в клевете тех, кто говорил о нем как о гомосексуалисте, довел дело до суда, и суд, разобравшись в деле, приговорил его к двум годам тюрьмы. Поэтому все понимали, что Уэллса можно травить, сколько душа пожелает. Масла в огонь подливало и то, что Уэллс считался социалистом и скандалу очень легко было придать политическую окраску. Едва кампания против Уэллса начала утихать, приблизились дополнительные парламентские выборы, и шум, поднятый вокруг романа Уэллса, оказался очень на руку правым, всегда обвинявшим социалистов в том, что они «за общность жен». По страницам газет пошла гулять фраза, брошенная в «Таймс литтерари сапплмент»: «Социалисты обожествляют своих жен, а божество непозволительно держать для себя одного». Защититься Уэллс не сумел, да и защитников на стороне не нашел. Напротив, Бертран Рассел обвинил его в том, что он публично отрекается от своих убеждений. Уэллс ответил ему, что, как только сможет жить на проценты с капитала, он начнет вести себя по-другому. Но сочувствия в Расселе не вызвал…
Впрочем, все это уже – в далеком прошлом, и сегодня роман «В дни кометы» заслуживает интереса отнюдь не благодаря истории трех влюбленных, по-своему разрешивших возникшие перед ними трудности. Политическую сторону романа «В дни кометы» тоже не стоит принимать слишком всерьез. Она явно того не заслуживает. Но зато Уэллс подчеркнул тему, заявленную еще Гете, считавшим, что окончательной победой можно назвать только победу нравственную. Конечно, выражаясь языком математиков, это условие необходимое, но недостаточное. Нравственная победа для части общества подготавливает, а для большинства закрепляет (потому она и оказывается окончательной) результаты преобразований социально-политических, но забывать об этой стороне человеческих отношений нельзя ни при каких обстоятельствах. Как хорошо сказал Ю. Карякин в своей статье «Не опоздать» (1986), законы нравственности тоже носят объективный характер, ибо «что такое объективность законов вообще? Это не только независимость их от человека, но еще – и зависимость человека от них. Объективность законов в том и состоит, что если не считаться с ними, то они рано или поздно, так или иначе, прямо или косвенно напомнят о себе, напомнят сурово, отомстят за себя, заставят себя признать, хотя бы от противного, хотя бы через катастрофу». «В дни кометы» и есть роман катастрофы. Но, в отличие, скажем, от «Войны миров», это – роман предотвращенной катастрофы. О возможности катастрофы Уэллс не забывает. Он раз за разом будет еще о ней напоминать. Но он предлагает задуматься и о том, как ее предупредить. А это придает новый смысл его произведению. «В дни кометы» находится на пересечении нескольких линий творчества Уэллса. Одна из них явно затухает. Многозначный, несущий в себе всю сложность мира фантастический образ куда-то ушел. Наследниками его оказались великаны из «Пищи богов» и «зеленый газ» романа «В дни кометы» – уже не образы, а символы. Но в этих книгах появилось и нечто другое. Молодой Уэллс многому научился у Свифта. Однако он не был просто сатириком, пусть даже сатириком-фантастом. Он принес в литературу XX века новый жанр – антиутопию, и очень непростая история нашего столетия обусловила в дальнейшем расцвет этого жанра. Но, следует подчеркнуть, – в дальнейшем. И Уэллс отнюдь не сделался его поклонником. Внука своего учителя, замечательного писателя Олдоса Хаксли (1894–1963) он, прочитав его роман «Прекрасный новый мир» (1932), назвал «выродком» и ни об одном из антиутопистов не сказал до конца своих дней ни единого доброго слова. Да и они Уэллса не жаловали. Например, один из родоначальников новой (послеуэллсовской) английской антиутопии Эдвард Морган Форстер (1879–1970) задумал свою классическую повесть «Машина останавливается» (1909) как пародию на Уэллса. Так вот, дороги Уэллса и его последователей разошлись как раз в тот период, когда он создавал свои последние фантастические романы – во всяком случае, те, которые еще можно было назвать «уэллсовскими», сохранившими какую-то связь с его ранним творчеством. Ибо «Пища богов» и «В дни кометы», в отличие от «Машины времени» и других романов, с которых он начинал, уже никак не антиутопии. Они находятся на полпути к утопии. Правда, утопический мир прочерчивается здесь лишь в самых общих чертах, но после «Пищи богов» ждать остается совсем недолго, а «В дни кометы» созданы писателем, успевшим годом раньше выпустить свою первую утопическую книгу «Современная утопия» (1905). Рассказанная год спустя после «Современной утопии», история конторщика Уилли была словно бы прощанием с прошлым, а «зеленый газ» – запоздалой данью былым временам. Фантастика и утопия, конечно, всегда были в чем-то сродни, но отношения их у Уэллса оказались более далекими, чем у фантастики и антиутопии.
