Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи - Плескачевская Инесса
Потому что Плисецкая ассоциируется только с безусловным успехом.
Кармен. От мечты до памятника. Кармен
Майя Плисецкая много раз признавалась, что всю жизнь, буквально со школьной скамьи, мечтала станцевать Кармен: «У каждой артистки есть мечта. Иногда сбыточная, иногда несбыточная. Вот такой мечтой для меня все годы был образ Кармен, связанный с музыкой Бизе». Что, как мы знаем, не помешало ей сначала попытать счастья с другими композиторами. Но Бизе всех победил. И Майя вместе с ним.
Знаем мы и то, что «Кармен-сюита» – первый балет, поставленный именно для Плисецкой: «Я думаю, он удался мне больше, чем другие, – рассказывала она известному балетному критику Уолтеру Терри во время гастролей в США. – Он как магнит, как сама Кармен, а она неотразима, неизбежна, она – судьба! С начала и до конца проходит философская идея. Балет рассказывает не о жизни Кармен, а о том, как она воспринимает жизнь, о ее характере, о ее натуре. Какова же она? Она отличается от всех, а отличаться нельзя, иначе гибель неизбежна. Что такое Кармен? Она одна против всех. Она будет жить так, как ей хочется, или умрет. Она выбирает Тореро, потому что он похож на нее, он любит жизнь и не боится смерти. В ее жизни неизменно присутствует… по-русски это рок, нет, не фатум. И нечто более зловещее, чем судьба».
«Нечто более зловещее, чем судьба». В образе Кармен – дразнящей, но непреклонной, загадочной, но своевольной – Плисецкая передает особый трагический стиль испанского искусства: дуэнде, о котором писал Гарсия Лорка: «Дуэнде вздымает тело танцовщицы, как ветер вздымает песок. Магическая сила дуэнде <…> может придать рукам изумительную выразительность, которая во все времена была матерью танца». Читаешь – и диву даешься: как точно о ней, о Майе, написано! А ведь Лорка, погибший в 1936-м, в самом начале гражданской войны в Испании, не мог предсказать Плисецкую и ее волшебные руки. Но Плисецкая, ее руки и особенно глаза (кто видел, как она смотрит в «Кармен-сюите», не забудет никогда) смогли передать дуэнде.
Конечно, Алонсо помог. «Альберто поставил все, даже взгляд, – рассказывала Плисецкая. – Смысл – зачем это, а почему это, почему так. А почему это – этак. Каждое – вот столечко – содержание. И не просто она так стоит, хочет красивую ногу показать. Нет, в этом есть агрессия. Она агрессивно смотрит на весь мир. И вот в этой позе, в этой агрессии есть ее характер».
Народный артист России, ректор Академии русского балета имени Вагановой Николай Цискаридзе рассказывает, каким ошеломительным было первое впечатление от ее Кармен: «Раскрывался занавес, и она стояла в этой своей позе. Одна рука в бок, красный цветок в волосах, красная помада на губах… Этот шок красоты мне не забыть никогда!»
Вспоминая Кармен Плисецкой и сравнивая ее с новым поколением исполнительниц, Сергей Радченко заводится: «Просто задирают ноги, а дело не в этом!» Конечно. «Это пистолет, это выстрел, ружье. И музыка такая – это она ружье держит, а не ногу, – объясняла Плисецкая. – Хозе ей подчинился, а Тореро – неизвестно. Она его прощупывает ножкой – а это как, а это как. Понимаете? Это диалог – глазами, ногами, корпусом, это разговор. И еще. Я не делала Кармен коварной, как делают обычно певицы. Это немножко скучно. Я издевалась над ними обоими – и Хозе, и Тореро. И смотрела на их реакцию. Я вообще не уверена, что она влюбилась – “Ах, ах, вот он…” Я издевалась, была веселая, а иногда что-то делала “по-хулигански”. А это еще более обидно. Он все-таки стоял на часах. А я ему и туда, и сюда, и так, и так, по всякому, а потом просто подходила и вот так смотрела сюда (показывает на пах): как у вас тут поживает? После всего этого?»
Елена Радченко, чей муж был Тореро, сама танцевавшая «Кармен-сюиту», рассказала мне, как показывала свой вариант Альберто Алонсо («чтобы он решил, могу я танцевать или нет»). Алонсо объяснял ей значение практически каждого движения. И движение, про которое Плисецкая говорит «это пистолет, это выстрел, ружье» (когда она поддерживает двумя руками поднятую вверх ногу), Алонсо объяснял куда более прямолинейно: «Он мне знаете что сказал? “Вот у меня это означало: ну что, мальчик, готов?” (на самом деле Елена употребляет другое слово, куда более прямолинейное и грубоватое, но я не рискну написать его здесь, надеясь на понимание и воображение читателя. – И. П.)». Сергей Радченко подтверждает: «Было такое. Он кубинец, он раскрепощенный».
Виктор Барыкин, много лет танцевавший Хозе, добавляет свою ноту: «Есть сцена, где она подшучивает над неопытностью Хозе – пытается ногой коснуться причинных мест, так скажем. Достаточно интимный момент, тут нужно очень точно сыграть, чтобы не было похабно, но в то же время понятно, о чем речь. Она делала это очень тонко, остроумно, но каждый раз по-разному. Приходилось постоянно быть настороже, держать особую дистанцию. Чтобы не получить».
Майя Плисецкая признавалась, что ее героиня «больше, чем последующие Кармен» испытывала сначала Хозе, а потом Тореро: «Больше того, я его хотела испытать, как он даже выдерживает мой взгляд. Поэтому я сидела в одной позе – она стала очень известной. Но это было от этого. <…> Альберто поставил восемь поз. Остальные делали послушно восемь поз. А зачем мне? Я смотрю на него – как он реагирует. Сережка иногда вздрагивал от моего взгляда – а вот это так и надо было».
«Подобное действительно может “вогнать в краску” ревнителей балетного целомудрия, – писал известный советский балетный критик Борис Львов-Анохин. – Во всем издевка и вызов, готовность к любой потасовке и травле, непреодолимое желание дразнить, приводить в бешенство, доводить до неистовства. Опасная игра с жизнью и смертью, насмешливый пляс на острие ножа, у края пропасти. Почти каждая поза, каждое движение – пластический образ дерзких и диких выходок, отчаянного своеволия. Эта Кармен словно язык показывает всем правилам пластического приличия, извечной хореографической красивости».
В 2005 году, накануне празднования своего юбилея в Большом театре и возобновления на его сцене балета «Кармен-сюита», Майя рассказывала публике о своей героине (тогда практиковали дневные встречи со зрителями – отличный способ привлечь внимание к тому, что происходит в театре, хотя вряд ли Большой страдает от нехватки внимания). «Комментируя свои взаимоотношения с персонажами, первая Кармен нагло вздергивала подбородок, отворачиваясь от воображаемого Коррехидора (“Это же представитель власти”); зазывно-иронически улыбалась Хозе (“Я с ним не как оперные, не на полном серьезе, а чтоб в тюрьму не повел”); окидывала оценивающим взглядом Тореадора (“Что это за тип? Покорится ли?”). После этого фейерверка стало до грусти очевидно, что таких женщин в Большом больше нет», – писала наблюдавшая эту мизансцену из зала известный балетный критик Татьяна Кузнецова.
…Вот дразнила, дразнила и… Сдалась? О нет, Кармен никогда не сдается. Снизошла. Подарила себя. Цени, Хозе! И сбежала потом от растерянного. Не плачь, Хозе!
В сцене гадания роза на ее голове стала черной. Она отрепетировала свою смерть в этой сцене. Если за свободу любить того, кого хочется любить сейчас, Рок потребует расплаты – значит, так тому и быть. Разве можно испугать Кармен дурным предзнаменованием? К черту карты! Роза снова покраснела. Любовь и свобода – единственное, ради чего стоит жить. И умереть за них тоже стоит.
Постепенно-постепенно за нарочитой маской уличной девки начинает открываться трагическая героиня, прекрасная в своем дуэнде. И уже трудно разобрать – где здесь Кармен, а где сама Плисецкая, никогда, кажется, не боявшаяся бросить вызов судьям, смотревшим на то, как она живет на арене – сцене. Судившим не только ее творчество, но и ее саму. Отступать, склонять голову – нет, это не про нее. Бросать вызов – да, вот это по-Плисецки. Поэтому главное в ее Кармен – дерзость. Кармен дерзнула бросить вызов устоям, позволила себе жить по собственным правилам, Майя – тоже. «Что такое Плисецкая? – писал, кажется, ошеломленный Львов-Анохин. – Изумительный прыжок, совершенство классических линий, широкая амплитуда танца… Ничего этого нет в партии Кармен. Короткие, отрывистые, отчаянно озорные, словно хрипловато-гортанные реплики, пластические вульгаризмы, насмешливо-грубоватое заигрывание – все эти незамысловатые движения бедром, иронически-бесстыдные подталкивания, касания, резкие батманы, неожиданно “обрушивающие” ногу на плечо Хозе». Чувственность, эротизм – то, чего как будто не существовало в Советском Союзе. Вернее, то, о чем нельзя было говорить вслух и тем более нельзя было показывать. Но Плисецкая никогда не стеснялась ни своей чувственности, ни эротизма, ни своей сексуальности. И вот наконец-то нашла Алонсо, у которого в горячей кубинской крови были и чувственность, и эротика, и не было (ну, почти) страха.
