Аквариум. Геометрия хаоса - Кушнир Александр Исаакович
«Боб окончательно разошёлся с Фаном и Дюшей, и это произошло именно в Северодвинске. Это было очень болезненно, это был полный крах. После концерта в гостинице у нас состоялся тяжёлый разговор, но без наездов. Всё было трезво, и все согласились, что сейчас нужно прерваться. Я очень переживал, и когда мы всё-таки возобновили репетиции, я пришёл в ДК Связи и сразу же оттуда ушёл».
«Даже крепкие семьи не живут двадцать лет — столько к тому времени существовал “Аквариум”, — комментировал ситуацию Дюша Романов. — Нечто похожее было и у нас. Пришло время открывать форточку и проветривать помещение».
Однако Борису удалось убедить бывших друзей выступить на десятилетии рок-клуба. В марте 1991 года «золотой состав» сыграл заключительный концерт в «Юбилейном», где нашлось место и «Пригородному блюзу», спетому вместе с Майком. По сути, это было последнее выступление Науменко перед ленинградской публикой.
Объявляя «Пригородный блюз», он посвятил эту песню «потерянному поколению восьмидесятых годов». «Потерянному? Как же…» — поддел его БГ и начал играть. А во время исполнения композиции The Troggs потерявший контроль над реальностью Гребенщиков принялся крушить динамики, гитару и большой барабан.
«А теперь… Мы уходим туда, откуда пришли», — сказал как отрезал в финале идеолог «Аквариума». Глаза его пылали, и это видно на записи. Весь этот апокалипсис снимал на несколько камер режиссёр Алексей Учитель — по-видимому, для очередного фильма о закате русского рока. Вероятно поэтому ключевая фраза БГ, процитированная в конце, выглядела немного постановочной. Но, возможно, я и ошибаюсь.
Буквально на следующий день «Аквариум» в данной ипостаси прекратил существование. Finita la commedia — после концерта в «Юбилейном» Гребенщиков, Дюша, Фан и Гаккель вместе больше не выступали, за исключением юбилейных мероприятий 1997 года.
Общих тем у музыкантов не осталось, и каждый занялся собственными проектами. А через несколько месяцев, в августе 1991 года, при загадочных обстоятельствах умер Майк Науменко. Возможно, время наступило такое — едкое и болотистое, когда из-под ног уходила почва и уходила страна.
«По просьбе моего старинного друга я попытался написать вторую часть “Правдивой автобиографии Аквариума”, но не смог, — признавался Борис в интервью журналу “Урлайт”. — Все участвовавшие в этой истории люди могут писать свои версии, но я своей писать не буду. Для меня это реальное включение в мифологическую жизнь, происходящее по религиозным законам, где уже никакие факты не работают. А то, что происходило реально, уже не описать, поскольку это было за гранью всего».
Часть IV
АРХИТЕКТУРА ХАОСА
(1991–1997)
НОВЫЕ ЛЁТЧИКИ
«В России можно любить только две вещи — иконы и женщин».
Слегка опухший от тяжёлой жизни, Гребенщиков распустил «Аквариум» и собрался поэкспериментировать «в области формы». Отсутствие единомышленников его не смущало, поскольку он твёрдо решил начать другую жизнь — с новой семьёй и новыми музыкантами. Когда события внутри группы скрывать стало невозможно, Борис сделал ряд важных заявлений для прессы. В частности, в интервью журналу FUZZ он сообщал:
«У “Аквариума” за спиной, как выяснилось, сидела очень неприятная фигура. Я имею в виду не человека, а самого настоящего беса. На концертах это не всегда было ясно, но в записи виделось. Всё вроде бы хорошо, но энергия исчерпалась полностью. Чтобы с этим персонажем расправиться, мы группу и распустили».
В этот момент БГ вспомнил про Сакмарова, который в своё время был экстренно введён в состав. Тогда «Аквариум» выступал с двумя флейтистами, отношения между которыми, скажем прямо — оставляли желать лучшего. И примерно году в девяностом Гребенщиков из двух музыкантов оставил Дюшу — до случая в Северодвинске, после которого «история светлых времен» худо-бедно завершилась.
А Олег Адольфович тем временем продолжал заниматься прикладной метафизикой. Он писал искусствоведческие тексты «о природе интонационных основ современных песенных жанров», играл на флейте в группе «Выход», продюсировал альбом «Колибри» и колесил по стране в составе «Наутилуса Помпилиуса».
«Буквально через несколько дней после концерта в “Юбилейном” Боб позвал меня на студию в ДК Связи, — рассказывал мне Сакмаров. — У нас получился долгий и откровенный разговор, отчасти потому, что Гребенщиков был большим поклонником “Наутилуса”. И в какой-то момент БГ грустно спрашивает: “Ты ведь теперь играешь в топ-группе? А у меня не осталось ни “Аквариума”, ни музыкантов, вообще никого нет. Зато есть хорошие песни, хочешь послушать?” И сыграл под гитару половину будущего “Русского альбома”. Я очень впечатлился и сказал, что готов в этом участвовать».
Для реализации новых идей Гребенщикову было достаточно камерного акустического состава. Кроме Сакмарова, он снова пригласил скрипача Решетина, аккордеониста Щуракова и басиста Березового. Борис увлёк музыкантов новыми песнями и философией раннего христианства, постоянно дискутируя с ними на соответствующие темы — от пассионарности русского народа до судьбы Пресвятой Богородицы.
«Это было время новых концепций, размышлений космогонического плана и рассуждений вселенского характера, — вспоминал Сергей Щураков. — Всё это сильно будоражило наше воображение».
Имея в библиотеке множество книг по священной истории, Борис перенёс основные тезисы нового мировоззрения на практику. Вдвоём с Сашей Липницким они разъезжали по городам Золотого кольца в поисках старинных артефактов. Со временем у Гребенщикова начала проявляться склонность к миссионерству: например, красивейшую икону «Явление Божией Матери Андрею Боголюбскому» он подарил мужскому монастырю на Соловках, а двухметровое распятие — храму в Листах.
«Без преувеличения скажу, что всё, что я знал тогда об иконах, мне было известно от Липницкого, — признавался Борис. — Настоящим собирателем я так и не стал, но чудо иконописи для меня раскрыл именно он. На вернисаж в Измайлово мы с ним ездили много-много раз, и экзотика этого места определила моё отношение к Москве. Каждый поход туда становился приключением, и все они оказывались яркими».
Новые увлечения бывшего либерала-западника не могли не сказаться на музыке. Песни «Государыня», «Никита Рязанский», «Бурлак», «Волки и вороны» получались невесёлыми — словно иконы, написанные 38-летним художником, которого искушают демоны. Но и в них, под стать эпохе, между цитатами из Евангелия ощущалось дыхание времени. Тем более что песни эти рождались у Гребенщикова при участии единоверцев из новой группы, которые вкладывали всю душу в их музыкальную составляющую.
«В девяностых годах я много читал Льва Гумилёва, и у меня была выстроена стройная евразийская концепция о том, что Русь и Орда — это, по сути, одно и то же, — говорил Сакмаров. — И я тщательно насаждал в нашей группе ордынские мотивы. Эти отблески евразийства отчётливо слышались и на концертах, и в записи… Я тогда научился играть на гобое, чтобы у нас звучал какой-нибудь диковатый инструмент. В свою очередь, Серёжка Щураков не отставал от меня и гениально освоил мандолину».
В апреле 1991 года Гребенщиков с «бородой, заросшей до глаз», решил обкатать неофолковый репертуар на концертах. Сакмаров предложил начать путешествие с родной Казани, в которой проживал его родственник — сказочный персонаж по имени Лёша Кайбиянен. Будучи мужем родной сестры Олега, он преподавал английский язык и имел некоторый опыт организации рок-концертов. Впечатлившись выступлением банды Гребенщикова, Алексей предложил странствующим вагантам «сконструировать небольшой magical mystery tour». В итоге домой новоиспечённый проект, названный просто и лаконично — «БГ-Бэнд», вернулся ровно через год.
«За это время мы объехали сорок пять городов России и дали сто пятнадцать концертов, — подвёл итог Борис. — Больше, чем “Аквариум” за десять лет работы».
