Воспоминания военного контрразведчика - Вдовин Александр Иванович

Читая эту инструкцию, чекисты искренне удивлялись: «Как опекали агента! Как разжевывали ему порядок действий!»

Несмотря на опыт, полученный в Алжире, связь с американцами в Москве порождала страх в душе предателя. Ему казалось, что за ним устроена постоянная слежка, поэтому ставшие привычными проверки по выявлению «хвоста» при челночных перемещениях — квартира-служба, служба-квартира — настолько изматывали тело и душу, что его шатало от физического и нервного истощения. Опять стал чаще сниться кошмарный сон, как он тонет в скотном пруду. Беспокоил радикулит. Шпионскую экипировку в квартире он постоянно перепроверял и нередко перепрятывал. Это несколько успокаивало его.

Разработка «Этьена» приближалась к логическому завершению. И словно предчувствуя конец, шпион упивался жизнью: тратил большие деньги на встречи и времяпрепровождение с женщинами, памятуя слова Зощенко: «У кого нет денег, те не ходят с дамами». Так он расходовал «честно» заработанную предательством «заначку» в 40 000 рублей, о которой жена не догадывалась. В семью не перепало ни рубля!.. Справедливости ради скажем, из 40 000 рублей он успел потратить лишь 2000. Деньги по тем временам немалые, но можно было и в то время шикануть как следует. Но это на любителя.

Чекисты подготовили секретный приказ по ГРУ, который должен был заинтересовать Филонова. С согласия начальника ГРУ ГШ П.И. Ивашутина приказ через секретариат ГРУ был доставлен в 6-й ЦНИИ для ознакомления офицеров института. Приманка сработала, Терещенко А.С. и Пашкин М.И. зафиксировали фотографирование приказа Филоновым.

Последняя радиограмма от 22 июля 1977 года, состоящая из 110 групп с позывными 258, была «боевой», принята агентом в 21.00. Именно она стала поводом для чекистов подготовиться к захвату с поличным американских разведчиков супругов Крокетт.

Резидент посольской резидентуры ЦРУ в Москве сидел в крутящемся кресле. Мысли янки были заняты предстоящей операцией по связи, в которой участвовал один из лучших офицеров его агентурного аппарата, с особо ценным источником ─ агентом «Этьеном». Если бы знал резидент, что их агент «Этьен» уже в Лефортово, а чекисты дурачат его!.. Раздумья прервал стук в дверь.

— Войдите, — как-то вяло произнес он.

Вошел тот, кому предстояло идти на операцию. Крокетт ещё раз выслушал подробный инструктаж шефа и пожелания успехов:

— Ну, с богом, Винсент! Операция, как вижу, подготовлена качественно, провала не будет, потому что её готовили настоящие профессионалы. Результаты доложите лично. Я буду вас ждать в кабинете.

Ровно в 19.00 2 сентября 1977 года гражданский помощник по вопросам обороны (именно так называлась должность прикрытия разведчика) Винсент Крокетт надел под футболку специальный бандаж с радиоаппаратурой. Она позволяла перехватывать разговоры сотрудников службы наружного наблюдения и советских контрразведчиков в районе проведения операции. Еще раз проверил контейнер, присланный из-за океана и предназначенный для «Этьена». Он представлял собой пустотелый обрезок кабеля с вложением: 300 рублей, пять пустых почтовых конвертов с подставными адресами на иностранном языке, несколько шифровальных блокнотов, ручка для тайнописи и очередная инструкция. Контейнер находился в промасленной тряпке, чтобы не привлечь внимание случайных прохожих. «Валяться» камуфляж в таком виде должен был не более 15 минут.

В 20.00 Крокетт, после получения подтверждающего звонка «Этьена», вместе с женой Беки выехал на операцию. Вскоре они оказались в районе Салтыковки, за отдельным столиком в уютном ресторане «Русь», давно облюбованном иностранцами. Ужинали весьма скромно — бутылочка сухого вина и холодные закуски. Супруги мило беседовали, поглядывая на входные двери, и следили за вошедшими, ─ пытаясь обнаружить «хвост». Беки держала дамскую сумочку на коленях, периодически поправляя ее, и проявляла постоянное беспокойство за ее сохранность. В сумочке находился в целлофановом пакете шпионский контейнер. Через два часа они покинули ресторан.

Машина рванула с места. Винсент посмотрел по сторонам. Проехали одну улицу, другую, повернули на Костомаровскую набережную. Улица была пустынной: ни пешеходов, ни автомобилей, ни бродячих собак. Когда машина проезжала мимо осветительного столба, Беки по указанию мужа выбросила из окна по направлению к забору контейнер. При этом, освобождаясь от целлофана, испачкала машинным маслом ладони, юбку, сиденье. То ли руки дрожали, то ли слишком постарались промаслить тряпку «специалисты-профессионалы».

Машина рванула, резко с места взвизгнув протекторами, и понеслась по Костомаровской набережной до развилки, ведущей к улице Чкалова.

— Всё!!! Дело сделано, Беки!

— Жми в посольство, тебе ведь надо доложить, а мне — отмыться. Я вся перепачкана.

— Скоро будем дома…

Не успел он договорить фразу, как дорогу перегородили неизвестно откуда взявшиеся сотрудники ГАИ. Сразу же подъехало несколько автомашин с включенными фарами.

— Конец, мы вляпались, — только и сумел проговорить Винсент супруге. Оставалось «забаррикадироваться» в машине и требовать вызова представителя посольства. Однако последовала не очень приятная процедура, какая случается со шпионами, пойманными с поличным. Группа захвата их «освободила» из автомобильного заточения и вежливо предложила пересесть в микроавтобус. Беки укусила за руку сотрудницу, участвовавшую в задержании и ее личном досмотре.

В приемной КГБ, куда поздно ночью доставили провалившихся разведчиков, супругам Крокетт трудно было отрицать непричастность. Факты и вещественные доказательства говорили сами за себя. Сотрудницы приемной помогли Беки отмыть руки и почистить одежду. Консул посольства США также не смог опровергнуть улики, послужившие основанием для задержания граждан его страны.

— Всё ясно, — ответил американский дипломат. — Как же мне надоело встречаться с вами по ночам!

Эти слова были адресованы сотрудникам контрразведки, принимавшим участие в операции по задержанию американских разведчиков. После подписания протокола об инциденте консул увез провалившихся дипломатов-разведчиков в посольство. Винсенту предстояло отчитываться перед резидентом и спешно собирать вещи, будучи объявленным «персоной нон грата».

А Филонова ждал судебный процесс. Суд начался 10 июля 1978 года. Он обвинялся в совершении преступлений, предусмотренных ст. 64 и ст. 78 УК РСФСР (измена Родине и контрабанда). 14 июля Военная коллегия Верховного Суда СССР под председательством полковника юстиции М.А. Макарова приговорила его к высшей мере наказания — расстрелу.

«Разум мой помутнел, я четко себя представил между добром и злом; никто меня в посольстве не ласкал, никто доброго слова не говорил, все оскорбляли в большей или меньшей степени, насмехались, иронизировали; я сделался злопамятным. Мне хотелось мести. Сейчас я понимаю — безгранична способность людей принимать ложные ценности за истинные. Я сел не в свои сани. Взялся не за свое дело, начал заниматься тем, на что не способен, на что не имел достаточных знаний, способностей, умений и навыков, да и нужной глубокой подготовки, хитрости и смелости» [30]. Так говорил Филонов на судебном процессе.

После подачи Филоновым прошения о помиловании смертная казнь была заменена на 15 лет лишения свободы.

Судебное заседание проходило в закрытом режиме, который обеспечивали сотрудники 2-го отделения. 10 июля один из четырех приглашенных журналистов пронес записывающее устройство. На следующие дни заседаний он, по чекистской рекомендации, не приглашался.

На меня и других сотрудников 2-го отделения хорошее впечатление произвела жена Филонова своим поведением, содержанием речи, самообладанием. Смотрела она на Филонова без ненависти, но с большим укором.

В своей речи, обращаясь к нему, она сказала: «Я думала, ты военный разведчик, а ты слабак; я думала, ты умный и сильный, а ты не умный и не сильный; я думала — ты смелый, а ты трус; я думала — ты честный, а ты нечестный; я думала — ты чистый, а ты грязный. Да, конечно», — сказала она строго, и потом, взглянув на него с прямотой человека, готового отстаивать свое мнение, свои убеждения, сказала еще раз: «Да, я в тебе ошиблась. Детям я скажу, что ты в длительной зарубежной командировке, мы будем тебя ждать. Мои глубокие и дорогие для нас чувства просто умерли, и я даже не знаю, воскреснут ли они вновь. Простить тебе все измены — Родине, жене, детям, родителям, отцу — участнику кровопролитной войны, орденоносцу, я не могу. Ты привел в семью разлуку, за этой разлукой не будет встречи уже никогда. В умники попал, а из дураков не вышел».