Анатолий Черняев - Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991
Между прочим. Примаков быстренько пишет брошюру "Война, которой могло не быть". "Правда" ее начинает главами печатать.
Вчера звонит он мне по телефону.
— Можно зачитать тебе одну страницу?
— Можно.
— …Сначала тут о том, что был создан кризисный комитет во главе с Горбачевым и в качестве заместителя — Бессмертных. Вошли в него такие-то (перечисляет), в том числе помощник президента Черняев… Далее зачитывает: "Этот человек постоянно в тени. Видимо, считает, что у этому его обязывает его должность. Но в действительности он играет огромную роль в международной политике. И очень важная фигура в ее разработке и проведении".
— Женя, прошу тебя, вычеркни это место. Горбачеву это очень не понравится. Он с Шеварднадзе-то разошелся на том же. Ибо увидел с его стороны такие же претензии, как со стороны Яковлева, который почти в открытую заявил, что Горбачев лишь озвучивает подготовленные им тексты или исполняет советы, которые он ему дает. Это не так, Женя! По существу не так. Не говоря уже о том, что, конечно, обидно Горбачеву слышать нечто подобное".
Примаков шумел, что не вычеркнет. Я стал его умолять: "Во имя нашей дружбы"! Он выругался: "И зачем я только тебе позвонил!" Обещал все-таки учесть.
Вечером 2 марта. 60-летие Горбачева.
Накануне женщины — две Тамары и Ольга потребовали: пишите адрес от нас, от тех, кто здесь, помимо всяких официальных… Я все откладывал, некогда. Вдруг позвонил Шахназаров. Говорит: "Я тут накатал, посмотри". Посмотрел я: казенщина. И продиктовал с ходу Тамаре свой текст. А она случайно напала в книге Карнеги на цитату из Линкольна. Включил. Отпечатала.
Яковлев позвонил, пригласил подписать их адрес. В основном там — бывшие члены президентского совета. Мы с Шахназаровым поколебались, но подписали и их бумагу. А наутро, 2-го, надо было улучить момент, чтобы "предстать" перед именинником в промежутке между официальными поздравлениями. Это удалось, когда он забежал к себе в ЦК после приветствий в Политбюро. И получилось очень мило. Его растрогало наше послание. Всех девиц он расцеловал, что-то каждой сказал и ринулся в Кремль на продолжение.
Там в "телевизионной комнате" сосредоточились высшие чины: министры и прочие. Лукьянов держал речь. Помощники и бывшие члены президентского совета, Яковлев, Бакатин, Примаков, Медведев, Ревенко и еще кто-то сочли неудобным туда лезть. Потом он в веселом расположении духа пришел к нам. Говорит: "Кто будет произносить первую речь?" Выдвинулся Александр Николаевич. Открыл папку и начал читать тот текст, под которым и мы с Шахназаровым еле подписались. После первого абзаца М. С. отобрал папку, захлопнул, положил ее на стол и, обращаясь к оратору, сказал: "Говори так". Яковлев стал говорить "от себя". Устно у него всегда хуже получается, чем в его витиеватых текстовочках.
М. С. всех пообнимал, повел туда же, где до этого встречался с высшими чинами. Там — стол с бокалами и бутербродами. Выпили. Пошел разговор. Он много и хорошо говорил. Ясно, складно, глубоко, как это бывает, когда он в ударе и когда перед ним понимающие и принимающие его (так часто с иностранцами бывает). Жаль, невозможно было делать пометки, а техника у нас для таких экспромтов — никакая.
Вдруг он мне: "Анатолий, а где это твое приветствие?"
— Да там, у вас осталось.
— Давай его сюда.
Я вышел, сказал, чтобы фельды молнией привезли из его цековского кабинета текст. Через десять минут он был вручен Горбачеву.
Он сам стал его читать с явным удовольствием. У него не оказалось в кармане очков. Я предложил свои. Смеется. Вот, говорит, даже через одни очки с Черняевым Горбачев на проблему смотрит.
Болдин съязвил: толково, мол, написано, приближается к уровню нашего текста (т. е. того, который Горбачев не стал слушать). Вот этот текст:
"Дорогой Михаил Сергеевич!
Это — не политическое поздравление по случаю круглой даты. Их Вы получите предостаточно со всех концов земного шара, скорее более, чем менее искренних. Это — выражение нашего восхищения Вами и, можем сказать, удивления (юбилей позволяет не очень стесняться в выражениях чувств).
Обычно в таких случаях говорят "на Вашу долю выпала миссия" и далее следуют соответствующие слова. Но в данном случае — не совсем так: Вы сами с огромным личным риском, взяли на себя великое историческое бремя. Сделали это ради своего народа, ради достоинства и блага страны, движимый совестью и стыдом за состояние, в которое ее завели Ваши предшественники.
Шесть лет назад трудно было представить, что Вам удастся сорвать этот материк с, казалось бы, намертво забитых заклепок. Мы то знаем, что Вы предвидели и предчувствовали, чем это может обернуться для такой страны, для каждой семьи на какой-то более или менее длительный период. Но Вас и это не испугало, хотя и заставляет переживать в десятикратном размере свою ответственность за все, что происходит.
Однако история — а она оказывается всегда права — уже занесла Вас на свои самые значительные страницы. И этого уже никому никогда не удастся ни перечеркнуть, не замазать. Хотя самым печальным в нынешней ситуации является как раз то, что такие попытки и в таком массированном масштабе предпринимаются именно в своем Отечестве.
Ну что ж, Вы, кажется, научились относиться к этому спокойно, хотя Вам и очень трудно при Вашем темпераменте и живости мысли удерживать себя от того, чтобы не убеждать, не разъяснять, не взывать к здравому рассудку и т. д. — даже в случаях, когда явно надо подчиниться пушкинскому — "и не оспоривай глупца". Доверчивость и любовь к людям тут Вас часто подводят. Но это от большой души. И это тоже вызывает восхищение Вами, как и Ваша непредсказуемость, которая сродни народу, от которого Вы произошли.
О Вас написаны сотни книг, бессчетное количество статей, будут написаны тысячи. Позвольте воспользоваться сравнением с одним из них, чтобы косвенным образом дать Вам совет. Авраам Линкольн тоже долго учился игнорировать яростную критику против себя и наконец сказал: " Если бы я попытался прочесть все нападки на меня, не говоря уж о том, чтобы отвечать на них, то ничем другим заниматься было бы невозможно. Я делаю все, что в моих силах — абсолютно все, и намерен так действовать до конца. Если конец будет благополучным, то все выпады против меня не будут иметь никакого значения. Если меня ждет поражение, то даже десять ангелов, поклявшись, что я был прав, ничего не изменят".
Мы умоляем Вас воспользоваться этим опытом — чтобы беречь энергию и нервы для продолжения великого дела, которое в конечном счете неизбежно победит. Очень всем трудно. Мы, близкие Вам люди, вместе с Вами переживаем неудачи, радуемся большим и малым победам. Питаемся Вашей поразительной жизнестойкостью и уверенностью, что все преодолимо, все можно сделать, если цель того стоит. Мы горды принадлежностью не только к эпохе, отныне навсегда связанной с Вашим именем, но и тем, что судьба определила нам быть в это время возле Вас и работать для страны в атмосфере доброжелательности, духовной раскованности, интеллектуального напряжения, которую Вы вокруг себя создаете. Удовлетворение приносит уже одно то, что можем говорить "такому начальству" все, что думаем, и даже рассчитывать, что кое что из сказанного учтётся. Мы верим Вам.
