Виталий Радченко - Байки деда Игната
Любил дядько Спиридон порассуждать о непонятном и уму непостижимом, любил рассказывать о своих приключениях, связанных с чудесами техники, часто вспоминал, как они со старшим братом Касьяном летали на бычьих «крылах», о том, как он в Катеринодаре впотайку «покарябал» ногтем крыло аэроплана — оказалось, соромно (стыдно) сказать, крашенная мешковина-ряднина, а в Новороссийске залез на пассажирский пароход, все своими руками «помацав». Так то ж целый город! Ну, может, не совсем город, а хутор, но с городским фасоном.
Городской фасон дядько Спиридон не одобрял — тесно живут, колготятся. А что будет годов через сто, когда горожане расплодятся, как муравьи! А сколько нужно будет содержать лошадей, чтобы обеспечить такую прорву народу нужными припасами? А для развоза начальства? Тысячи тысяч и еще раз не по одной тысяче!.. Сколько надо конюшен, складов для овса, сена! Несметное число! А горы навоза! Страшно подумать… Утонут в «гнояке» (навозе).
Да и горожанам нужны будут отхожие места, тьма выгребных ям. И все это в одном месте. Ад! И за какой грех так людей Бог наказал?
Рассказывал он и том, как первый раз ездил на поезде, и то был его любимый рассказ, если не сказать — байка. А дело было так.
Когда-то давно, когда поезда только-только стали «бегать до города», Спиридон решил испытать на себе эту новину. Собрав оклунок с гостевыми харчами, он явился на станцию не зрителем-живовидцем, а настоящим пассажиром. Загодя купив плацкарту (слово-то какое!), в третий, это точно помнил до старости, вагон и дождавшись поезда, подошел к кондуктору. Тот очень небрежно, как показалось Спиридону, зыркнул на его плацкарту и буркнул вполголоса: «Первое…». Что «первое», дядько не понял, и пройдя в вагон, открыл первую дверь, вошел, как он выразился, в «малую камору» с одним окошечком.
— В каморе той мне понравилось, — вспоминал Спиридон, — в половину стенки — зеркало, полочка, крантики-винтики. А сбоку — маленький стулец, табурет не табурет… Кинув я на него свой оклунок, подошел к окну, а оно до половины замазано краскою. Но ничого — поверх краски все видно. Стою, любуюсь тем, что там есть на улице… Чую — поехали. Так тихосенько-тихосенько, потом скорее. Кто до меня в ту камору не рыпнется, сразу назад, а кой-кто так еще и скажет: «извиняйте!». Ну, думаю, тут шось не то… Тем часом входит кондуктор, пытает, якого, мол, лысого черта ты тут делаешь? Так я ж пассажыр, кажу, вот моя, как ее — плацкарта! Ну, кондуктор, как всякое начальство, показав свое недовольство и вывел меня в сени. Ты грамотный, говорит, тогда читай! Читаю: «кло-зет»… А что это такое? Читай дальше! Читаю: «нужник»! то-то, говорит кондуктор, забирай, раззява, свой оклунок и геть в вагон! Спрятался тут, как вареник в сметану!.. Вот так я в первый раз был пассажиром! — Любил дядько Спиридон железную дорогу, — улыбаясь, итожил свои воспоминания дед Игнат. И рассказывал, как дядько, бывало, перевалив через переезд, обязательно останавливал коней, становился в полный рост на гарбе, внимательно оглядывал пути — и в ту сторону, и в обратную. Прислушивался — рельсы иногда потрескивали, это, по мнению Спиридона, значило, что где-то по ним, может, очень неблизко, бегают паровозы…
Если же видел откуда-то идущий поезд, не уезжал от переезда, пока тот не проходил мимо. Неважно, пассажирский или товарный. Стоя на гарбе, он, словно генерал, принимающий парад, торжественно провожал пробегавшие мимо вагоны, платформы, бочки. Запах шпал, особенно в жаркий летний день, был для него приятнее каких-нибудь там духов…
И дед Игнат, замолкнув, смотрел задумчивыми очами куда-то далеко-далеко. Скорее всего, он в эти минуты видел те давние-предавние поезда, скользившие по нашей кубанской земле, слышал их давно уже никем не слышимые голоса — гудки…
БАЙКА ТРИДЦАТАЯ,
про тетку Настасью, да про то, что батьки лучше знают, какое счастье нужно их деточкам
Была у нашего деда любимая тетка — родная сестра его батьки Касьяна — Настя. И когда дед, бывало, рассказывал о ней, то глаза его искрились, как цыгарка при глубокой затяжке… Было видно, что он той теткой гордится и радуется, что вот у него была такая, а у других, может, не было и нету…
В зрелых годах та Настя была непревзойденной хозяйкой, знающей, что, когда и как надо делать, чтобы в доме все было путем и ладком, и делающей свои хозяйские дела как-то незаметно, без натуги и показа, так что казалось — все происходит само собой, и что она тут не при чем. И хата и двор, и худоба, а тем более, детишки, не говоря уже о всяких припасах и «вытребасах», все у нее было в полном ажуре, все при деле, все вовремя и в лучшем свете…
Дети у нее носами не шморгали, всегда были отмыты и накормлены, чугуны не закопчены, хата подбелена, доливка (земляной пол) — подмазана, в хате пахло чабрецом и пампушками. Куры у Касьяновны не шастали по чужим огородам, свиньи «в голос» не орали, и даже собаки у нее и то попусту не брехали, а уж ежели гавкнут, то не сомневайтесь — что-то возле база да произошло. Касьянов на по их голосу знала, чи то поп проехал, чи то в улицу вперлись, допустим, цыгане. На родича собаки гавкали так, на нищего — «старца» — иначе. Хозяина встречали радостно и издалека, чужого прохожего не замечали, пока он не дотрагивался до забора, а так — идет себе и пусть идет… Вот только разве тявкать на кошку или чужую собаку она их отучить не могла — тут, наверно, первенствовали какие-то особые собачьи узаконения, не поддающиеся человеческому воздействую.
Со всего ихнего станичного кутка до тетки Насти прибегали советоваться соседки, знакомые и малознакомые бабы и девки по самым разным житейским делам и безделью. Как, допустим, вывести глистов или приворожить хлопца, что делать, когда ребенок «закатывается», или «чоловик» (муж) допивается до белой горячки. Да мало ли еще бывает такого, что надо порешить срочно и надежно. И всем тетка Настя находила, что сказать, что посоветовать…
А в молодости, лучше сказать — в девках, тетка Настя была вовсе не такой, и считалась малонадежной, беспокойной оторвой и «неслухняной». Она искренне жалела, что родилась девчонкой. Подруг не имела, дружила с хлопцами, играла в их игры, и в этих играх большей частью верховодила. А коней, кстати, любила с раннего детства, увлекалась скачками и дижигитовкой, и все это давалось ей лучше, чем хлопцам-казачатам ее возраста. Видя ее конные выкрутасы, батько частенько бурчал, пряча довольную ухмылку в седые усы: «Черт, а не девка!!! Настоящая сатана… И в кого вона така вдалась?!». Подразумевал при этом, что дочка вся в него, того — молодого, лихого, дерзкого казака-всадника, каким он сейчас, в старости, видел себя в думках — молодым и проворным…
