Василий Гиппиус - Гоголь. Воспоминания. Письма. Дневники.
«История моего знакомства».
Из воспоминаний П. В. Анненкова
…Последнее мое свидание с Гоголем было в 1839 году, в Петербурге, когда он останавливался в Зимнем дворце, у Жуковского. [Гоголь пробыл в Петербурге ноябрь и половину декабря, остальное время (до весны 1840 г.) — в Москве. ] Первые главы «Мертвых Душ» были уже им написаны, и однажды вечером, явившись в голубом фраке с золотыми пуговицами, с какого-то обеда, к старому товарищу своему Н. Я. Прокоповичу, он застал там всех скромных, безызвестных своих друзей и почитателей, которыми еще дорожил в то время… Мы уже узнали, что он собирался прочесть нам новое свое произведение, но приступить к делу было нелегко. Гоголь, как ни в чем не бывало, ходил по комнате, добродушно подсмеивался над некоторыми общими знакомыми, а об чтении и помину не было. Даже раз он намекнул, что можно отложить заседание, но Н. Я. Прокопович, хорошо знавший его привычки, вывел всех из затруднения. Он подошел к Гоголю сзади, ощупал карманы его фрака, вытащил оттуда тетрадь почтовой бумаги в осьмушку, мелко-намелко исписанную, и сказал по-малороссийски, кажется, так: «А що се таке у вас, пане?» Гоголь сердито выхватил тетрадку, сел мрачно на диван и тотчас же начал читать, при всеобщем молчании. Он читал без перерыва до тех пор, пока истощился весь его голос и зарябило в глазах. Мы узнали таким образом первые четыре главы «Мертвых Душ»… Общий смех мало поразил Гоголя, но изъявление нелицемерного восторга, которое видимо было на всех лицах под конец чтения, его тронуло… Он был доволен. Кто-то сказал, что приветствие Селифана босой девочке, которую он сажает на козлы вместо проводника от Коробочки, — приветствие: «ноздря» — не совсем прилично. Все остальные слушатели восстали против этого замечания, как выражающего излишнюю щекотливость вкуса и отчасти испорченное воображение, но Гоголь прекратил спор, взяв сторону критика и заметив: «Если одному пришла такая мысль в голову — значит и многим может прийти. Это надо исправить». [В окончательном тексте 3-й главы «Мертвых Душ» этого выражения, действительно, нет; нет его и в опубликованных в печати вариантах. ] После чтения он закутался по обыкновению в шубу до самого лба, сел со мной на извозчика, и мы молча доехали до Зимнего дворца, где я его ссадил. Вскоре потом он опять исчез из Петербурга.
Анненков. («Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 года»).
В. Г. Белинский — К. С. Аксакову
Пб., 10 янв. 1840 г.
…Поклонись от меня Гоголю и скажи ему, что я так люблю его и как поэта, и как человека, что те немногие минуты, в которые я встречался с ним в Питере, были для меня отрадою и отдыхом. [22 ноября 1839 г. Белинский писал Боткину: «Гоголя видел два раза, во второй обедал с ним у Одоевского». Где они встретились в первый раз — неизвестно, может быть, у Прокоповича. ] В самом деле, мне даже не хотелось и говорить с ним, но его присутствие давало полноту моей душе, и в ту субботу, как я не увидел его у Одоевского, мне было душно среди этих лиц и пустынно среди множества. М. С. Щепкину и всему запорожскому семейству правь челобитье великое и не жалей лба…
«Письма В. Г. Белинского», т. II.
Т. Н. Грановский — Н. В. Станкевичу
Москва, 20 февр. 1840 г.
Вчера была среда и чтение у Киреевских: читал Крюков, [Дм. Льв. Крюков (1809–1845) — профессор римской литературы. ] которого наконец допекли до того, что покаялся; признаюсь, я от него не ожидал такой дельной статьи «Об отношении искусства к жизни». Но главное украшение вечера был отрывок из романа, еще не конченного, читанный Гоголем. Чудо. Действие происходит в Риме. Это одно из лучших произведений Гоголя, если только он доведет до конца так же хорошо. …Гоголь здесь давно: я его вижу раза два в неделю; он был у меня; но как человек он очень переменился. Много претензий, манерности, что-то неестественное во всех приемах. Талант тот же. Как бы прислать тебе Пушкина, и, если что выйдет, Гоголя? Найди способ. По почте едва ли можно, впрочем, попробую.
Т. Н. Грановский и его переписка, т. II, стр. 383–384.
Из воспоминаний С. Т. Аксакова
…Докуки Погодина увенчались однако успехом. Гоголь дал ему в журнал большую статью под названием «Рим», которая была напечатана в № 3 «Москвитянина». Он прочел ее в начале февраля предварительно у нас, а потом на литературном вечере у князя Дм. Вл. Голицина [Московский военный ген. — губернатор. ] (у Гоголя не было фрака, и он надел фрак Константина). Несмотря на высокое достоинство этой пиесы, слишком длинной для чтения на рауте и у какого бы то ни было генерал-губернатора, чтение почти усыпило половину зрителей, но когда к концу пиесы дело дошло до комических разговоров итальянских женщин между собою и с своими мужьями, все общество точно проснулось и пришло в неописуемый восторг, который и остался надолго в благодарной памяти слушателей.
«История моего знакомства».
Из воспоминаний А. Д. Галахова
[Ал-ей Дм. Галахов (1807–1892) в эти годы преподавал словесность в московских учебных заведениях и сотрудничал в «От. Записках» (рецензии, статьи, повести; псевдоним «Сто один». Впоследствии — профессор ист. — фил. института в Петербурге. Автор известной «Истории русской словесности» (1-е изд. 1875 г.).]
Припомню несколько моих свиданий с Гоголем. Первое относится к тому времени, когда вслед за «Вечерами на хуторе близ Диканьки» явились «Арабески» и «Миргород». [Судя по дальнейшему (упоминание о «Пане Халявском») это было не раньше конца сентября 1839 г., когда Гоголь приехал из-за границы в Москву. ] Автор их приехал в Москву, где у него было уже немало почитателей. В числе их, кроме Погодина и семейства Аксаковых, состоял и короткий их знакомый А. О. Армфельд, профессор судебной медицины и в то же время инспектор классов в Николаевском сиротском институте, где я преподавал историю русской словесности. Он пригласил на обед близких знакомых, в том числе и меня, жаждавших лицезреть новое светило нашей литературы. Обедом не торопились, зная обычай Гоголя запаздывать, но потом, потеряв надежду на его прибытие, сели за стол. При втором блюде явился Гоголь, видимо смущенный, что заставил себя долго ждать. Он сидел серьезный и сдержанный, как будто дичился, встретив две-три незнакомые личности. Но когда зашла речь о повести Основьяненки (Квитки) «Пан Халявский», напечатанной в «Отечественных Записках», [Гр. Фед. Квитка (Основьяненко — псевдоним) — украинский и русский беллетрист (1778–1843). Его роман «Пан Халявский» — юмористическое изображение быта украинских «старосветских помещиков» на родине и приключений одного из них в столице — был напечатан в «Отеч. Записках», 1839 г., т. 4, отдельно — в 1840 г. ] тогда и он скромно вставил свое суждение. Соглашаясь с замечанием, что в главном лице (Халявском) есть преувеличения, доходящие до карикатуры, он старался, однако ж, умалить этот недостаток. Может быть, я ошибаюсь, но мне казалось, что он в невыгодном отзыве о Квитке видел как бы косвенную похвалу себе, намерение возвеличить его собственный талант. Вообще он говорил очень умно и держал себя отлично, не в пример другим случаям.
